Там живут одни киты - Святослав Сахарнов

Ведущий объявил неправильно. Телефонограмма об увольнении Петрова в запас пришла только через неделю.

На пирсе, откуда уходил с оказией до Хабаровска Петров, его провожали Мартыниха, Эдик и Дима.

Мартыниха, подперев ладонью щёку, смотрела, как грузят на буксир вещи пассажиров.

— Прощай, Эдик! — сказал Петров и погладил Эдика по голове. — Прощайте и вы, и ты.

— До свидания! — сказал Дима. — Вы очень хорошо играли. Я в Севастополе в театре был, вы — лучше.

— Всего вам! — сказал Эдик. — Я со скалы вам ещё помашу!

Пассажиры взобрались на буксир. Он запыхтел, отвалил, направился к островку посредине бухты. У острова на якоре стояла баржа. Она доверху была загружена консервными ящиками. На каждом синей краской было написано: «Надежда».

На баржу завели канат. Подняли якорь. Когда миновали поворотный буй, Петров перешёл на корму — в последний раз посмотреть на берег.

Чёрно-зелёные сопки стерегли Надежду. Левее входа в бухту из воды торчал острый кекур. На его вершину карабкалась маленькая фигурка. Она торопилась, цеплялась за невидимые уступы, упорно ползла вверх.

Лоцман Машка

Город стоял на берегу лимана. В лимане кончалась река Амур. Ближе к реке дома в городе были двухэтажные, подальше — в один этаж. За одноэтажными домами начиналась тайга. Амур плыл мимо города жёлто, неторопливо. В лимане за далёкой полоской сахалинского берега целый день кочевали облака.

Это был город лесорубов, рыбаков, лоцманов.

Июльским днём из города в лиман вышел катер с баржей.

Стучал дизелёк, баржонка на провисшем стальном тросе рыскала из стороны в сторону. В рулевой рубке рядом со старшиной катера стоял лоцман.

— Та-ак, — сказал лоцман и посмотрел на маленький катерный компас. — Чуть левее бери: сейчас под берегом буй откроется. От него и пойдём.

Показалась цепочка буев — красные конические бочки с решётчатыми башенками. На башенках поблёскивали резными стёклами фонари.

— Страшное дело, — сказал старшина, — сколько река песку, глины тащит. Мель на мели. Работает Амур!

Лоцман кивнул и закашлялся.

— Скрипишь? — спросил старшина.

Лоцман не ответил. Он поправил на голове порыжевшую фуражку с кокардой и приоткрыл железную дверь. В рубку ворвался холодный воздух. Под дверью кто-то повизгивал.

— Машка, — сказал сердито лоцман, — опять сюда пришла? Марш на место!

В дверь просунулась чёрная медвежья голова. Машка посмотрела на людей, шумно вздохнула, блеснула белой салфеточкой на груди и исчезла.

По железной палубе зацокали когти.

Лоцман посмотрел ей вслед.

Машка устроилась около машинного люка на коврике из верёвок. Она возилась, отворачивалась от брызг, летящих через борт, скулила.

— Через три часа к «Победе» подойдём! — сказал лоцман, возвращаясь в рубку. — Отлив сейчас. Полной воды там ждать будем!

К рыбачьему колхозу «Победа» подошли под вечер. Над синими сопками на западе уже зеленело небо.

Заметив катер с баржей, на берег высыпали рыбаки. Двое из них прыгнули в лодку, оттолкнулись, пошли навстречу.

— Прохору Петровичу! — крикнул один рыбак, подходя к катеру. — Газетки свежие есть?

Прохор Петрович бросил в лодку пачку газет, перевязанную бечёвкой. Он стоял у борта. У его ног тёрлась Машка.

Лодка ударилась о катер. Машка встала на задние лапы и, положив морду на цепной поручень, посмотрела на рыбаков… Рыбак нагнулся и вытащил из-под скамейки серебристую скользкую горбушу.

Машка поймала рыбину на лету, уселась и, радостно рыча, принялась её грызть.

— Избалуешь её! — сказал Прохор Петрович рыбаку в лодке. — Она и так это место от самого города ждёт.

Рыбак махнул рукой.

— Ладно, Ну, а тебе как, пишут? — крикнул он на прощанье.

Лоцман не ответил.

— А ты всё равно пиши, пиши. Война знаешь как всё перевернула? Пока разберутся! — крикнул ещё раз рыбак, и лодка ушла.

Назад возвращались налегке, без баржи. Весело стучал дизелёк. Жёлтые брызги летели на рубку, на машинный люк.

— Быстро мы её отвели! — сказал старшина. — Раз-раз и назад. У сахалинского берега, говорят, опять буи сдвинуты!

— Ползут мели, ползут! — ответил лоцман.

Войдя в порт, катер стал у причала.

Прохор Петрович сошёл с катера, скрипучей дощатой лестницей побрёл из порта наверх в город.

Над обрывом, четырьмя окнами выходя на реку, желтело новое, обшитое тёсом здание. Над крыльцом — синяя с белы ми буквами доска:

За спиной лоцмана, застучали доски. Прыгая со ступеньки на ступеньку, его догоняла Машка. Прохор Петрович вошёл в почту.

Девушка в окошке «до востребования» кивнула ему, за щёлкала письмами в ящике.

— Вам опять тоненькое, — огорчённо сказала она и протянула жёлтый листок с отпечатанным типографским текстом.

— Опять не нашли! Запрашивать будете?

Прохор Петрович кивнул, отошёл к конторке, морщинистыми загрубевшими пальцами взял ручку, прямыми высокими буквами написал открытку.

Девушка мельком взглянула на неё, выше и правее слов «адресный стол» наклеила марку.

— Что делать, пошли, Машка, назад, на катер! — сказал Прохор Петрович.

Лоцман лежал на узкой катерной койке, укрытый ватником, и смотрел, как в круглом иллюминаторе вспыхивают синие и жёлтые солнечные зайчики.

За бортом, совсем рядом, у локтя, бормотала, булькала вода. Койка чуть-чуть покачивалась., Лоцман уснул.

Ему опять приснилась война. Дымные пароходы в таллинском порту. Жена с дочкой на палубе парохода. У дочки в руках была красная плетёная корзинка. Отдали швартовые, пароход развернулся и отошёл от причала. Сотни рук заметались в воздухе над чёрным пароходным бортом. Среди них мелькала — не угадать какая — рука жены и светилась поднятая над головами красная корзинка. Пароход уходил в Ленинград. Вдруг завыли сирены. Отчаянно затарахтели зенитки. С запада, прячась в облачных полосах, на город плыли вражеские самолёты.

Пароход отчаянно задымил и поспешил к другим кораблям под прикрытие их орудий.

Прохор Петрович стоял, прижавшись спиной к бетонной стене склада, и смотрел, как мечется по палубе красная корзинка…

— Прохор Петрович! — раздался голос. В каюту просунулась голова матроса. — Вас в порт вызывают к начальству!

«Опять уговаривать», — подумал Прохор Петрович, снял со стены фуражку, натянул ватник и вышел на палубу.

Начальник сидел за большим пузатым столом и вертел в руках толстую зелёную авторучку.