Дети Шахразады - Тони Молхо

Не нужно предсказывать будущее и быть опытным Казановой, чтобы понимать, что такое положение вещей долго продолжаться не может. Давид с замиранием ждал решающего часа, когда прогремит Большой взрыв, и не знал, что он принесет — мгновенное разбегание галактик или построение новой вселенной в отдельно взятой квартире.

Его родители развелись, и он ушел из дома потому, что не в силах был наблюдать, как рушится домашний очаг, который он так любил и в котором так нуждался. И он возненавидел семейные отношения, где под маской любви и заботы прячутся обман и предательство. Повзрослев, он понял, что это не так, не всегда так, но детский страх вновь оказаться над коварной пропастью лжи сковывал его, и он не мог заставить себя пойти по пути, ведущему к семейному гнездышку. Не мог, хотя страстно мечтал об этом. И где-то в глубине души теплилась мысль, что милосердная судьба сама поможет ему.

Однажды он заскочил домой в обеденный перерыв потому, что был уверен, — она там, дома. Почему-то очень захотелось посмотреть на нее перед тем, как она уйдет на свое бесконечно длинное дежурство — просто посмотреть, пообедать вдвоем — и ничего более, потому что ничего более не существовало и не могло произойти.

Он открыл входную дверь и сразу же почувствовал сильный порыв ветра — это значило, что громадное, в полстены окно на кухне открыто, и Маша вешает постиранное белье на веревки, специально натянутые за окном. Так оно и было — заглянув в кухню, Давид увидел длинные белые ноги и небольшую попку, а самого тела до половины не было видно — оно перевешивалось наружу, к веревкам. Давид секунду смотрел на короткий ситцевый халатик, задравшийся от порыва ветра и открывающий белый треугольник полупрозрачных трусиков, и боролся со страстным желанием тут же подойти и воткнуться в темную щель, внезапно обнажившуюся за белоснежными кружевами. В глазах его потемнело, в голове бухал молот, и тяжелая темная страсть поднималась из самых недр его существа, затопляя разум. Еще секунда — и ему не справиться с собой, и мир рухнет, и рухнет навсегда, потому что ему ни за что не восстановить его.

Он и рухнул… Длинная белая нога внезапно описала смертельную дугу, и истошный крик застыл в воздухе, и розовая попка стала стремительно переливаться через окно туда, наружу, в ослепительно сияющий голубой квадрат неба. Давид, ничего не соображая от ужаса, каким-то одним длинным прыжком бросился на ускользающее в пространство тело, навалился всей массой на верткую, скользкую спину и зажал своими каменными ногами ее ноги — уже висевшие в воздухе. Плохо понимая, что делает, он обхватил сзади тонкое длинное тело и рванул на себя — обратно в кухню, выдирая его из небесной голубизны. Тело с хрустом повалилось на него, и тут же из сведенных судорогой рук выдрался рыжий пушистый комок и с отчаянным мявом исчез в коридоре, расцарапывая по дороге опрокинутые тела, барахтающиеся на полу. Они извивались, борясь друг с другом на скользких блестящих плитках пола, пока мир не восстановился и они не обнаружили себя в совершенно неожиданной позе — она лежала на спине, а сверху навалился Давид, обнимая и в беспамятстве целуя спасенное, такое дорогое ему лицо.

Она увидела карие глаза, показавшиеся ей огненными, обнажившиеся в хищном оскале сахарные зубы, услышала хриплое неровное дыхание обезумевшего от страсти мужчины, и поняла, что спасена. Счастье горячей волной затопило разум, а тело вдруг напряглось, почувствовав на себе долгожданную тяжесть.

В ту же секунду мир померк в зеленых леденцовых глазах, и она, страстно прижав к себе неожиданного спасителя, отдалась ему с таким пылом, какой трудно было предположить от только что спасенной девушки. Непонятно, каким образом его ноги оказались между ее согнутыми коленями, а руки — под ее спиной, и она автоматически выгнулась дугой, потому что невозможно было лежать на его жестких, вонзающихся в спину кулаках. В то же мгновение он ощутил крепкие лимончики-груди, прижавшиеся к нему с такой силой, что, казалось, они искрошат ему ребра. Из-за этого стало трудно дышать, и, выпростав руки из-под извивающейся спины, он схватил эти твердые грудки, уместившиеся под ладонью и затрепетавшие, как крохотные живые существа. Он погладил их, стараясь успокоить, но эффект превзошел все ожидания — белые руки с хрустом сорвали плотный лифчик, и острые холмики ослепили глаза сияющей, ангельской белизной. В ту же минуту кто-то, извиваясь всем телом, сумел расстегнуть молнию на джинсах и выпустил на свободу его мощный фаллос. Тот встал, как джинн из бутылки, — грозный и готовый к действию, и тут же провалился в глубокий туннель, стремительно затягивающий его, как в черную дыру, в самые недра мироздания. Мир развалился на части, исчез, потонул в волнах наслаждения и безумия.

Большой взрыв свершился. Старого мира больше не существовало.

Когда они оба пришли в себя, он подхватил на руки и перенес на кровать ее расслабленное, обвисшее как тряпка тело. Осторожно положил на мягкие подушки и опять — в который раз! — залюбовался потрясающими изгибами точеного тела, самого красивого тела в мире! Не удержался и, низко наклонившись, стал целовать ложбинку между грудями… и мягкую ямочку между острыми ключицами… и пульсирующую жилку на длинной шее… Он наклонялся все ниже и ниже, пока рот не слился с ее ртом — неожиданно хищным и жадным. В ту же минуту длинные голые ноги, безвольно лежавшие где-то далеко, изловчились и одним ловким движением обняли его, обхватили поперек спины, прижали к обнажившемуся вожделенному пространству, и все началось сначала…

И не было этому конца…

В перерывах между бурными ласками она успела позвонить в больницу и сказать, что не придет на дежурство — совершенно не в состоянии встать на ноги. Истинная правда.

В ту же минуту Давид по мобильному телефону объяснял начальнице, как у него болит голова — ну прямо-таки отваливается, — и отчаянно отбивал энергичные попытки молодой дамы срочно навестить его, чтобы помочь страдальцу.

Выполнив таким образом свой долг по отношению к внешнему миру, влюбленная парочка занялась миром внутренним — а именно, поисками еще не исследованных уголков разгоряченных и ненасытных тел друг друга.

К вечеру проголодались и обессилили. Героический Давид, перевязав передником утомленные чресла, быстренько сварганил что-то особо калорийное, призванное поддержать душевные и физические силы изможденных организмов.

Маша, накинув изумрудный халатик, который так шел к ее медным кудрям, сидела на кухонной табуретке, наблюдала процесс приготовления пищи и рассказывала:

— Я открыла окно, чтобы вешать белье. А потом пошла в ванную, чтобы взять тазик с постиранным бельем. Вдруг слышу — кошачий вой и какой-то шум. Непонятный. Я выскочила из ванной, бегу в кухню. Там — пусто. Только из-за окна доносятся какие-то необъяснимые звуки. Я выглянула в окно и вижу — о, ужас! Этот негодяй кот выпрыгнул в окно и застрял своей толстой тушей на веревках. Как в гамаке. Раскачивается и орет благим матом от страха. Я испугалась, что он сорвется и полетит вниз, перегнулась через окно, чтобы схватить его, а этот идиот, еще больше перепугавшись, полез по веревкам в дальний угол. Ползет и шипит на меня, как змея! Пугает! Меня! Ну я еще больше высунулась, чтобы поймать мерзавца, уже ухватила его поперек живота, но тут нога поскользнулась на плитках, а он тяжелый, зараза…