Однажды в СССР - Андрей Михайлович Марченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пашкина комната, рассчитанная на четырех человек, впрочем, была пуста наполовину. Кроме Павла в ней обитал еще один обрубщик, который работал в литейном цехе. Получал он изрядно, но работа выматывала его до последней степени. И, вернувшись в общежитие, он падал на кровать и спал. Проснувшись, делал чай и печально курил. В выходные – либо пил водку, либо уезжал в село в двадцати километрах от города, где жила его семья.
На этаже имелось два туалета – мужской и женский, были две кухни, на плитках которых вечно горел газовый цветок.
Павлу досталась кровать с продавленной сеткой, тощий матрас и серые казенные покрывала с синим штампом.
– К зиме выдадут одеяло! – улыбнулся Пашка. – Будем жить, командир.
– Извини, что так скромно.
– Да ерунда! Бывало хуже. А здесь сам себе хозяин – ушел, когда захотел.
Аркадий не сразу понял, что речь идет о тюрьме.
В магазине хозтоваров купили кастрюлю, сковородку, в овощной сетке – морщинистой картошки, в продуктовом – водки и хлеба. Еще в трехлитровую банку купили кваса – удивительно вкусного по летней жаре.
Картошечку пожарили и съели под водку, отмечая новоселье.
Вспоминали армейскую службу, то, как Пашка бросался за командира в драку, а тот его всеми правдами и неправдами спасал от гауптвахты. После – перешли на личное.
– А ты по миру катаешься? Тебе бы остепениться пора, жениться?..
– Не буду. Не хочу жениться, – ответил Пашка. – Положим, найду какую-то женюсь. А она начнет стареть, толстеть, брюзжать, чтоб я на молоденьких не смотрел. А так я свободен, на кого хочу – на тех и смотрю. Сам-то ты чего не женился?..
– Собирался, да вот расстались…
Пашка почесал затылок.
– А, да, ты что-то говорил. Что там с бабой твоей?..
– Не называй ее так…
– Ну, хорошо, с подругой? Ушла к другому?
– Она говорила, что хочет побыть одна.
– Да брось. Помнишь, монголы говорили: девушки – как обезьянки: пока не схватят за следующую ветку – предыдущую не отпустят.
– В Монголии нет обезьян. Я ни одной не видел.
– Ха! Ты еще скажи, что самих монголов не видел! Слушай, есть деловое предложение: давай выследим нового и поломаем ему ноги!
В ответ Аркадий покачал головой.
– А чего нет? – обиделся приятель.
– Ну… Девушки любят больных. Ухаживают за ними.
– А мы ему еще нос сломаем и уши! Уродов никто не любит – я тебе это обещаю, командир.
Аркадий лишь отмахнулся – так выяснять отношения казалось недостойным.
–
В будний день после работы сходили за двугривенный на кино в «Юбилейный». Пашка попытался познакомиться с милой контролершей, которая проверяла при входе билеты.
– Девушка, а вам говорили, что вы похожи на Людмилу Гурченко? Вы, наверное, в кинотеатр пошли, потому что…
– Мужчина, проходите, не создавайте очередь, – срезала контролер, хотя за ними и не было никого
– И вам доброго дня… – смирился Пашка.
Зал практически пустовал, на экране герои нудно спорили, как надо работать, перевоспитывали тунеядцев. Сзади кто-то целовался, и Пашка даже пару раз оглядывался, но в темноте ничего не рассмотрел.
После, сидя на ограде школьного палисадника, из бумажных стаканчиков ели самое дешевое мороженное, купленное в продмаге рядом. В детском садике напротив скрипели качели. По трубе школьного стрелкового тира бегали мальчишки, другая компания гоняла мяч на каменистом футбольном поле.
На трансформаторной подстанции краской было выведено «Rock is dead», хотя в этой стране рок еще и не рождался.
День томно клонился к вечеру. Мимо, дробно стуча каблучками, прошла девушка.
– Девушка, разрешите познакомиться? – бросил ей Павел практически вослед.
– С незнакомыми не знакомлюсь! – ответила та и даже не обернулась.
– Да что за день такой… – пожал плечами Пашка и продолжил задумчиво. – А платят у вас на заводе мало… Не в обиду тебе – но мало. Вот я в Якутии, помню, на зиму подрядился. Так там была зарплата – дай бог каждому. Хотя за зиму замерз – год потом отходил.
– Чего же ты тут устроился?..
– Устал что-то мотаться, в самом деле. Отдохну – а там видно будет. Может, командир, я тут и не задержусь. Зиму перезимую, отдохну – да опять в дорогу. Честно предупреждаю.
– Летун ты, Пашка… Перекати- поле.
Тот виновато пожал плечами – не без этого.
–
Поначалу казалось, что Владимир Никифорович едва ли солгал: если не считать потери кабинета и лишения сомнительно чести сидеть на совещаниях, Аркадий потерял немного. Зарплату его нынче слагали другие цифры, но сумма оставалась приблизительно прежней.
Ему тихо сочувствовали друзья, и чуть громче злорадствовали враги. Саня Ханин по-прежнему наливал ему чай в своем бюро, заваленном буквально от пола до потолка папками с чертежами.
Из-за обилия бумаг курить в отделе возбранялось, и даже сам Ханин выходил с папироской на лестницу, закрывая дверь на простенький замок. Аркадий, хоть и не курил, но выходил вместе с ним.
Однажды Аркадий рассказал Ханину о своем расставании с Машей. Ханин выслушал с пониманием, и, пуская папиросный дым, кивнул:
– Женщины – они такие. Нелогичные. Вот у меня был случай. Раз гулял воскресным днем в Городском саду, в кафе приглянулась дивчина. Я к ней пытаюсь подсесть. Разрешите, говорю, понравиться. А она мне: «Не разрешаю! Мне ваша нерусская морда лица несимпатична». Невежливо, конечно. Могла бы сказать просто, что не разрешает, без пояснений. А на следующий день ее приводит ко мне завбот, говорит, мол, побеседуйте с молодым специалистом, хочет к нам трудоустраиваться.
Чем все закончилось, Ханин не пояснял. Но ясно было: ничем хорошим. В отделе с ним работали старые грымзы, мало походящие на милую дивчину. Что касается семейного статуса, то был Серега Ханин безнадежно холост. Обладая непопулярной национальностью, он с людьми сходился тяжело, был повсеместно чужим.
Аркадию был известен несложный секрет: в углу, заваленный чертежами, стоял радиоприемник с короткими волнами, на который Ханин ловил «вражеские голоса» в те дни, когда оставался на работе допоздна.
Дома у него имелся приемник лучше и мощней, а на работе хватало и этого. До недавних времен за городом ловило лучше: глушилка, построенная на Володарской трассе, накрывала центр, а завод находился на окраине, частично – в предместье.
Но не так давно глушилки ушли с большинства радиостанций, и глушить продолжали только «Голос Америки». Ханин же предпочитал немного чопорную «Русскую
