Однажды в СССР - Андрей Михайлович Марченко

Предполагалось, что подобное мероприятие происходит на всех участках завода, в мастерских и подсобках. Но рабочие презирали подобную ерунду. На эту вольность все смотрели сквозь пальцы, ибо на собрания уходила уйма человеко-часов, а оплата рабочим шла сдельная. Контору же составляли повременщики, и для них не имело особого значения, где проводить рабочие часы.

На политинформации прививали любовь к Стране Советов, указывая на беды иных стран. Например, в СССР не притесняют негров, которых практически нет.

Первый доклад посвящался, разумеется, неизменно миролюбивой внешней политики государства и дорогому Леониду Ильичу, коему совершенно уместно недавно было присвоено маршальское звание.

Затем выступил контролер ОТК – говорил об успехах СЭВ. После перешли к международному блоку. Нормировщица Кукушкина пламенно обличала родезийского диктатора и реакционера Яна Смита. Тему эту можно было эксплуатировать много лет. Пересказать ее, скажем, через пять месяцев, когда доклад забудется, сменять на конспект выступления про южно-американскую хунту у кого-то из другого цеха.

Эксплуататоры вообще отличались стабильностью и предсказуемостью. Это вот в прошлом году вышло неудобно: советские газеты приветствовали освобождение кампучийскими патриотами Пномпеня от американских марионеток. А патриоты оказались какими-то неправильными коммунистами.

В завершении политинформации постановили, что капитализм вообще и США с его долларом близки к краху как никогда, перешли к вопросам местного значения.

– Товарищи! – ярился парторг. – Кто-то осуществил идеологическую диверсию. В туалете цеха был повешен Ленин!

Зал отозвался гулким рокотом:

– Это как? Он же в мавзолее, в Москве!

– Ну не Ленин, а его портрет с припиской через трафарет: «Он тоже какал!» – пояснил парторг.

– Ну и что?– пожал плечами Ханин. – Ленин, как отмечали его соратники, был человечнейшим из людей. И утверждать, что он не пользовался уборной – это крайний идеализм.

По залу пронеслись смешки, кои преимущественно оказались спрятаны в кулак. Парторг стушевался, скомкал конец политинформации, и народ стал расходиться. Но к работе строители коммунизма приступать не спешили. В курилках обсуждали совсем не диктатора Яна Смита – говорили о краже со взломом.

Воровство на заводе носило эпичные размеры. Воровали все, даже то, что в хозяйстве не нужно было изначально. Тянули не то из спортивного интереса, не то – потакая древнему инстинкту добытчика: в небогатой стране было лестно для самомнения не прийти домой с пустыми руками, сказать жене, мол, смотри, что я принес.

А приносили разное. Ходил еще на заводе слух про мужика, который как-то со склада спер коробку с чем-то тяжелым. Пер это домой, надрывался. Но пристроить украденное долго не мог, потому что не знал, что украл. Коробка у него стояла в прихожей, в шкафу. А после мужик умер от малокровия, за ним жена – и так вся семья. И оказалось, что в коробке были изотопы для радиационных реле.

Историю рассказывали часто, но Аркадий в нее не верил.

Что касается нынешней кражи со взломом, то начальника цеха жалели редко и спорили – позовут ли милицию или нет. Большинство, основываясь на опыте, утверждало, что Старик милицию на территорию завода не допустит, как не допускал ранее. Если что-то воровали – а воровали на заводе постоянно, то обычно находили козла отпущения, который возмещал цену украденного. Если же этого не удавалось, украденное списывалось фиктивным актом. Меньшинство указывало, что актом списать украденное не получится, козла отпущения – не найти. И, следовательно, милицию вызовут.

Оппоненты вспоминали, что из-за машины главного инженера милицию не беспокоили.

Пашка и еще несколько новеньких стали расспрашивать, что случилось с автомобилем главного инженера, и разговор зашел о нем.

Полгода назад Грищенко купил машину – новенькую алую «Жигули» третьей модели. Злые языки говорили, что машину ему устроили грузины со станкостроительного завода. Ответно Грищенко подписал акт приемки тбилисских винторезных станков, которые пришли частично в разобранном виде.

И вот на новеньких «Жигулях» главный инженер проездил ровно десять дней. После кто-то с крыши выплеснул на машину ведро серой краски. От стекла и металла краску удалось отмыть, но резинки вокруг стекла так и остались с серыми пятнами.

Естественно, негодяя искали, перерыв все лакокрасочные склады. Кто-то вспомнил, что серой краской красили платформы в 27-ом цехе. Но, как оказалось, серая краска туда уже год как не приходила, а вместо нее применялась синяя.

Ханин, как всегда, знал больше других, и, вращая очередную папиросу в тонких пальцах, заметил:

– Вы думаете, это серая краска? А вот шуш вам. Это серо-голубая шаровая корабельная грунтовка. Ее на судоремонтном используют. На базаре я ее что-то не видел – уж не знаю, чего ее не несут.

– Так скажи это Грищенко, – предложил кто-то.

– Оно мне надо? Кто я, а кто Грищенко?

Глава 10

Жданов – город красивый, если, конечно, не отвлекаться на другие города. Но когда же вы живете между домом и работой, то каждый день вы видите одно и то же, и, соответственно, красота эта приедается.

Карпеко последние три года дальше Донецка не выезжал и, кстати, считал областной центр до невозможности глупым и некрасивым. Однако же, мотаясь по долгу службы в предместьях и кварталах, Сергей признавал некую красоту Жданова. Просто на нее стоило взглянуть с иного ракурса.

И, бывало, ранним утром, стоя у подернутых туманом вод Второй речки, вдыхая аромат распустившейся жердели, Карпеко отмечал, что весна чудесна, воздух свеж и приятен, природа пробуждается. И жизнь, в общем, прекрасна, если не обращать внимание на разложившийся труп, извлеченный из воды.

Уж не сказать, когда в этом районе случилось первое преступление. Вероятно, в те времена наши предки были лохматы, и один доисторический человек убил другого доисторического человека как-то безыскусно из-за какой-то пустяковины. С той поры по реке утекло много воды и грязи. Человек лишился волосяных покровов, но убивать не перестал. Стал делать это искусней, впрочем, не особо выбирая повод для убийства.

Однако в тот день трупов не было.

Сергей потратил день на проработку версии с отдыхающим. Кто-то мог приехать к морю, снять комнату, а потому стать чьей-то жертвой, оказаться расчлененным. У этой версии имелось два слабых места. Во-первых, комнаты снимали обычно семейные пары, или парочки их изображающие – последним такой отдых был особенно удобен: никто не спрашивал паспортов. Во-вторых, приезжего можно было убить по сотне причин, но зачем же расчленять?..

Сергей прошелся по частному сектору, поговорил с людьми. Те, кто сдавали комнаты на лето, известности не искали, но них знал чуть не весь поселок. К сожалению, частного сектора по району было многовато. К счастью,