Царство. 1951 – 1954 - Александр Струев

Никита Сергеевич завел правило спать после обеда. Как выручал этот лишний час сна! Если перед Сталиным клевать носом, он желчно выскажет неудовольствие. Но сегодня Хрущев не спал, а поехал в поликлинику. Еще с вечера разболелся зуб. Вчера он тупо ныл, а сегодня его дергало и крутило. После стоматолога правая сторона лица онемела.

С несчастным видом муж залег в постель, не заснул, но пролежал часа два. Зубная боль стихла, надо было готовиться к поездке на «ближнюю». Хрущев дотянулся до телефона и соединился с Маленковым.

— Егор, какие новости?

— От Иосифа Виссарионовича никто не звонил, и сам он не объявлялся, — ответил Георгий Максимович, — может, выходной себе дал. Я перезвоню, если что, — пообещал Маленков.

— А Лаврентий наш где?

— Где-то шляется, доволен, что тишина.

— Передавай ему мой привет!

Никита Сергеевич сел у окна и долго смотрел на лес. Через сиротливые верхушки дубов, лип и сосен, нещадно истерзанных зимой, проглядывала золотая маковка церкви, той самой, где последний русский император Николай II впервые увидел свою будущую жену, принцессу Гессен-Дармштадтскую Алекс. После революции великокняжеское имение национализировали и передали Московскому комитету партии, превратив в дом отдыха. Из трех отдельно стоящих строений — домиков врача, управляющего и садовника, сделали персональные дачи для высшего московского руководства.

— То цари здесь жили, а теперь мы обитаем — чудеса! — сказал Никита Сергеевич. Глаза слипались, в организме накопилась хроническая усталость. — Нин, ты меня не трогай, я в кресле подремлю!

Нина Петровна принесла подушку и накрыла мужа пледом.

Очнулся он внезапно. Приснилось что-то несуразное, но что — не вспомнить. Хлопая глазами, Никита Сергеевич уставился на часы.

— Ого, десять! Дрых без задних ног! Нина, Ниночка! — облокотившись на лестничные перила, прокричал муж: — Никто меня не искал?!

— Н-е-е-е-т! — отозвалась снизу жена.

Никита Сергеевич переоделся в костюм, наодеколонился и ближе к одиннадцати снова набрал Маленкова, узнать, когда выезжать в Кунцево.

— Движения нет, — словами сталинской охраны ответил Георгий Максимович.

На «ближней» всегда так отвечали. Двери сталинской дачи были оборудованы специальными датчиками, которые реагировали на открывание. Когда Иосиф Виссарионович передвигался по дому, на табло дежурки загорались соответствующие лампочки, и можно было безошибочно знать, в каком помещении находится Хозяин.

— Значит, «движения нет», — повторил Никита Сергеевич.

— Нет. Может, давление прыгает, а может, захотел тишины. Мы ему тоже порядком надоели. Я сам сегодня лекарства пил, — признался Маленков, — голова пополам! А Иосиф, сам понимаешь, один йод глотает. Может, придавило старика, лежит, отдыхает.

Для всех был праздник, если Иосифу Виссарионовичу нездоровилось, тогда не надо было ехать в гости, можно было провести вечер дома, в кругу семьи, но такое случалось не часто. Даже в отпуск, обычно Сталин уезжал в Сочи или в одно укромное местечко рядом с Сухуми, приходилось в обязательном порядке «ехать отдыхать», сопровождая Генерального Секретаря. Вот где было настоящее испытание — с утра до ночи неразлучно с вождем!

Сталин сам выбирал, кому с ним быть. Он и в отпуск каждого члена Президиума отправлял лично. От его имени звонил Поскребышев и объявлял: «Вы с 5 по 30 июля едете в Гагры», — или в Сочи, или на Валдай, или в другое место, куда указывал Сталин. Никите Сергеевичу однажды велели ехать в Крым, в Ливадийский дворец. Правда, Хрущевых поселили не в царском дворце, а по соседству, в Свитском корпусе, так как непосредственно царский дворец занимала дочка Иосифа Виссарионовича, с очередным мужем. Из Ливадии Хозяин вызвал Хрущева в Сочи: «Давай ко мне! Тут и Маленков приехал, и Булганин». Без компании товарищ Сталин не оставался.

В полночь раздался звонок Николая Александровича:

— Выходной выдался! Лаврентий говорил с Хрусталевым, что в Волынском начальником. Хрусталев сказал, что с утра товарищ Сталин читал, потом уснул, свет погасил. В шесть вечера свет снова зажегся, но никого не вызывал, отдыхает.

— Пусть отдохнет! — отозвался Никита Сергеевич. — Я сегодня зубы лечил, всякой дурью меня опоили, до сих пор как пьяный.

— Ты с врачами осторожней! Сам знаешь, какие среди них изверги попадаются.

— Ладно тебе!

— Не теряй бдительность! — наставлял Булганин. — Если б заранее знать, что сегодня выходной, я бы к своей Машке рванул, а то сидишь, как на иголках. Словом, отбой!

2 марта, понедельник

— Дети завтракали? — спросил Никита Сергеевич, он проспал до половины десятого.

— Завтракали, — отозвалась супруга. — Ириша в школу не пошла, затемпературила.

— Пусть из комнаты не выходит, а то всех заразит.

— В кровати лежит, горло календулой полощет. Сядь, поешь!

— Я к тебе! — раздался звонкий голос, и мальчуган, сжимая в руке самодельный самолетик, бросился к отцу.

Никита Сергеевич подхватил сорванца и усадил на колени.

— Я летчиком буду!

— Молодец!

— Ира заболела, — доверительно сообщил малыш.

— Ты к ней не ходи, ладно?

— Мне одному скучно!

— С мамой поиграй.

— Может, с тобой? — и мальчик вскину на отца глаза.

— Дай папе поесть! — строго сказала мать.

— Никто со мной играть не хочет!

Иришка болела, у Рады началась преддипломная практика, и она постоянно пропадала в Москве; Сережа с утра до вечера был в институте. Никита Сергеевич съел кашу.

— Папа, папуля! — шептал Илюша. — Ты мой любимый!

Никита Сергеевич млел.

— Поиграем?

— Мне, родненький, на работу надо!

— Давай хоть мыльные пузыри пустим?! — глаза Илюши трогательно смотрели на отца.

— Давай! — сдался Никита Сергеевич и громко позвал: — Несите нам мыльную воду, мы пузырить хотим!

Нина Петровна улыбалась, она радовалась, что муж отдохнул, весел, и зуб у него прошел — пусть с сынишкой повозится, такое только на пользу.

Папа с Илюшей перешли в соседнюю комнату, куда подали кастрюльку с мыльной водой и трубочки, из которых дулись пузыри.

В дверь заглянул прикрепленный:

— Никита Сергеевич, вас к телефону!

— Кто?

— Товарищ Маленков.

— Прими-ка Илюшу! — передавая мальчугана жене, засуетился Никита Сергеевич.

— Я только из Волынского, — встревожено, заговорил Маленков. — Позвонил оттуда Хрусталев, сообщил, что вчера весь день товарищ Сталин из своей комнаты не выходил, даже в туалет. Такого раньше никогда не случалось. Свет в кабинете со вчерашнего дня горит, тоже странно. Обеспокоились в охране за товарища Сталина, а войти боятся, строго настрого к нему без вызова заходить запрещено. Я ответил — звоните Берии. Позвонили. Лаврентий говорит: «Не вздумайте беспокоить!» Прошло еще какое-то время, они снова звонят, спрашивают: «Что делать — входить, не входить?» Я интересуюсь: «А где Светлана?» — «Она, — отвечают, — уехала». — «А Лаврентий Павлович, что?» — «Ему дозвониться не можем». Я говорю: «Ищите!» Через какое-то время снова звонит Хрусталев: «Из Кремля почту привезли, — докладывает. — Может под этим предлогом войти?» Я взял на себя смелость и разрешил. Пошлите, говорю, с дежурным Валечку, она все-таки не чужой товарищу Сталину человек. Они так и поступили. Прибегает Валя в слезах: «Лежит он на полу посреди комнаты!» Все бросились туда. Видно, долго товарищ Сталин на полу лежал, замерз: руки холодные, просто лед, и подмочился. Переложили его на диван.

— Живой он? — перебил Хрущев.

— Живой, только какой-то вялый, бормочет неразборчиво. Тут Лаврентий объявился. Я ему ситуацию описал. Лаврентий отвечает, жди, я за тобой заеду. Я собрался, вышел на улицу, ворота приказал открыть, чтобы быстрей было. Приехали в Волынское, а там неспокойно, у входа в дом люди из охраны толпятся, прислуга в передней. Берия как крикнет: «Чего столпились? Марш по местам!» Я, он и Хрусталев в библиотеку, где Сталин лежал, прошли, вернее, в малую столовую, туда его из библиотеки перенесли, воздуха в малой столовой больше. Лаврентий первый к нему приблизился, склонился над диваном, прислушивается. Вслушиваемся и мы, дыхание ровное такое, нормальное, ни хрипов, ни стонов, глаза прикрыты, вроде как спит. Берия нам рукой показывает, мол, уходите, и сам на выход на цыпочках. Я, когда входил, даже ботинки разул, скрипучие у меня ботинки! — срывающимся голосом продолжал Маленков. — В прихожую вышли, тут Лаврентий на Хрусталева набросился: «Не видишь, что товарищ Сталин отдыхает?! Как посмел его беспокоить? Я тебя под суд отдам!» И уехали мы, — со вздохом закончил Георгий Максимович.

— А почему Лаврентий решил, что все в порядке?

— Мы совсем близко стояли, вроде спит человек, а Лаврентий самый первый подошел и непререкаемо заявил — спит! — оправдывался Маленков. — Сам знаешь, что будет, если Сталина разозлить, тем более он в таком неудобном положении, с мокрыми портками.