Черная папка. История одного журналистского расследования - Владимир Мукусев

Потом общий сбор у главного редактора. Замечания на уровне редакторских правок. Либо споры и дискуссии, либо категорическое: «Этого в эфире не будет». И все-таки, из программы в программу, «добро» давалось на такие сюжеты, о которых в жестких рамках официального ТВ прежде и помыслить было нельзя.

Ночь с четверга на пятницу – единственная на этой неделе, когда я наконец-то еду спать домой, вместо того, чтобы коротать ее на стульях в аппаратной. Причем коротать-то приходилось всего только два часа между монтажными сменами: другого времени передохнуть у нас не было даже ночью. На следующий день – эфир, а я ведь не только автор и «начальник», то есть главный выпускающий программы, я еще и ведущий. Мне предстоит «войти» в каждый дом… Надо выглядеть!

В пятницу днем идет выпуск «Взгляда» на Дальний Восток, или, как мы это называли, показ для начальства. Этот выпуск смотрит все руководство Гостелерадио, а не только жители Дальнего Востока. С помощью спутниковой и наземной системы «Орбита» дальше передачу смотрели в записи все те, кто живет за Уралом. А у нас, творческой группы, – снова общий сбор в кабинете Сагалаева, очередной разнос и дополнительные рекомендации, очередные редакторские правки и цензурные ножницы.

Наконец, мы спускаемся в аппаратную для завершения работы над программой. Впереди подготовка к главному московскому выпуску. К прямому эфиру! Тому самому эфиру, необходимость и правомерность которого я так горячо отстаивал в спорах с Витей Ногиным и многими другими коллегами. «Взгляд» начинается поздно, иногда далеко за полночь. Идет два, три часа – не было у нас тогда ограничения в хронометраже. Но ни об усталости, ни о сне тогда никто и не думал. Главное – выстраданная, выпестованная программа была в эфире! Вот почему именно в Москве и на европейской части страны люди узнавали то, что действительно мы хотели сказать и показать в программе. Это зачастую можно было сделать только один раз и каждую программу мы делали как последнюю. Классический пример такой программы – знаменитая передача о мавзолее, которую мы готовили два месяца в условиях абсолютной секретности и в которой мой гость режиссер Марк Захаров впервые предложил захоронить Ленина. Скандал был огромный. Проходивший тогда в Кремле Пленум ЦК КПСС сменил повестку дня, и его участники требовали нашей крови и немедленного закрытия «Взгляда», а зрители за Уралом при этом недоумевали: «А что, собственно, случилось?»… Они и не подозревали, что видели абсолютно другую версию программы, нежели москвичи.

Утром в субботу мы оказываемся дома. Отсыпались чуть ли не сутки, так были вымотаны недельным марафоном. И вот, наконец, воскресенье, когда можно перевести дух и побыть с семьей. Но чаще всего все складывалось иначе: уже вечером нас ждали такси, аэропорт, самолет. Очередная командировка в разные точки страны. Очередные съемки материалов для нового выпуска. А потом – вновь по тому же кругу. И так почти четыре года.

Спасало нас то, что над программой работало несколько творческих групп. Поэтому выдавалась иногда и целая неделя выходных… Тогда мы старались побольше побыть с семьей, решить какие-то домашние проблемы. Какие уж тут посиделки с друзьями!..

И все-таки нечестно было бы сейчас сваливать неровность, «пунктирность» наших встреч с Ногиным в это время только на повальную рабочую загруженность. Может, мне сейчас это только кажется, но, по-моему, некоторый холодок в наших отношениях появился в те годы еще и потому, что Виктор, секретарь парткома Гостелерадио СССР, не карьерный, а по-настоящему убежденный коммунист, носитель громкой революционной фамилии, вряд ли мог оставаться безучастным к нашим, чересчур по тем временам резким, материалам. Скорее всего, они ему могли быть даже неприятны. Возможно, он болезненней, чем многие другие, отзывался на темы сталинских репрессий и ГУЛага, преступлений КПСС и КГБ. Он чувствовал (вероятно, куда острее, чем я) ответственность за все сказанное и показанное на телеэкране. В конце концов, отнюдь не будучи партийным доктринером, он все-таки оставался человеком, отвечающим за идеологию Гостелерадио, «плотью от плоти» царившего тогда партийного мировоззрения.

Возможно, именно мои «взглядовские» сюжеты, связанные с историей КПСС, репрессиями, ГУЛагом (а особенно передача о Мавзолее), – нет, не развели нас с Виктором, но несколько охладили наши отношения. Пишу это с горечью. Печально, но факт: о том, что Виктор уехал в Югославию, я узнал не из телефонного звонка, не из приглашения на «отвальную», а только из программы «Время», где в первом же своем материале из Югославии Виктор Ногин появился с субтитром на экране «собственный корреспондент Гостелерадио СССР в Югославии».

И все-таки, желая сам того или нет, но Виктор Ногин – его личность, наши разговоры с ним, наша дружба – во многом повлиял на те темы, которые я поднимал, будучи выпускающим и ведущим «Взгляда». Все, о чем я говорил в своих сюжетах, так или иначе касалось не каких-то деталей и частностей, а человека — его судьбы, его жизни, его прав. То же самое, кстати, интересовало и нас с Виктором Ногиным во время командировки в Афганистан. И это же стремление дойти до сути, уважение к человеческой жизни, к праву человека на память, в конечном счете, и заставляют меня столько десятилетий биться за то, чтобы узнать истину о судьбе моего пропавшего друга.

Благодаря «Взгляду» на Центральном телевидении Советского Союза заговорили, наконец, о самых разных, но одинаково запретных раньше темах: о советской Конституции, узаконившей диктат одной партии и о несчастных детях-сиротах; восстановлении храма Христа Спасителя и «узбекском деле»; подлинных масштабах Чернобыльской трагедии; о кооперативном движении; о русском роке, который, наконец, вышел из подполья, и фильмеАскольдова «Комиссар», снятом с полки… Да разве все перечислишь!

А если вспомнить создателей программы, моих коллег – например, Александра Политковского? Я считал и считаю его уникальным явлением в истории телевидения, а не просто рядовым корреспондентом одной конкретной программы. Его кепка стала символом прихода на ТВ жанра «журналистское расследование»… Не надо забывать и о том, что во «Взгляде» тогда работало более двадцати лучших на то время телевизионных журналистов и режиссеров. Как жаль, что многие имена сегодня забыты. Впрочем, остались в памяти Юрий Щекочихин и Артем Боровик, Елена Масюк и Елена Ханга, Евгений Додолев и Дмитрий Захаров. Их и сегодня знает вся страна… К сожалению, уже нет в живых двух первых ведущих «Взгляда» – Влада Листьева и Олега Вакуловского. Светлая память всем, кого уже нет с нами!

Все годы работы во «Взгляде» особенно значимой для меня и всех моих коллег продолжала оставаться все-таки афганская тема. То, что пережили мы с Виктором Ногиным в Афганистане, о чем думали и спорили с ним, монтируя наш фильм и защищая от цензуры каждый кадр, по-прежнему волновало и будоражило душу. Открыто и громко говорить об этой войне стало возможным после того, как там начали погибать дети высокопоставленных лиц: дипломаты, журналисты, операторы… Я хорошо помню, как после одной такой трагедии, когда мы подготовили для «Взгляда» уже вполне «открытый» репортаж на эту тему, один из сотрудников телецентра принес нам пленку с абсолютно запрещенной песней А. Розенбаума «Черный тюльпан». И сказал: «Это вам для передачи… Дайте в эфир!». Между прочим, это был человек, в должностные обязанности которого входило как раз «стеречь и не пущать» – он должен был выявлять и размагничивать такого рода «контрабандные» материалы. Но молчать о том, что происходит, уже не хотел никто, и песня прозвучала в нашей программе.

О каких «болевых точках», связанных с афганской войной и впервые прочувствованных нами в той далекой командировке, рассказывал «Взгляд»? Прежде всего, это была тема «груза 200». Гробы приходили в российские города и села, но матерям не разрешали их вскрывать, не разрешали писать на памятниках, что воин погиб в Афганистане… Это была самая страшная, самая черная боль, и о ней нельзя было молчать.

Другая больная тема – возвращение домой наших пленных. Ее впервые на советском телевидении поднял тогда наш замечательный журналист Сергей Ломакин. Зачастую тех, кто был взят моджахедами, считали предателями. Мы же настаивали на их реабилитации, подкрепляя свои выступления материалами, отснятыми в свое время в Афганистане, – как теми, что вошли в окончательный вариант фильма «Самолет из Кабула», так и теми, что остались за кадром.

Наконец, крайне важным и выстраданным делом было создание (в том числе, и усилиями «Взгляда») Союза ветеранов Афганистана. Кто будет помогать тем, кто все же вернулся с войны, кто станет заниматься лечением, инвалидными колясками, психологической поддержкой инвалидов?.. С самого начала было понятно, что государство не собирается взваливать это на свои плечи, тем более, что Министерство обороны по-прежнему отказывалось оперировать применительно к Афганистану таким понятием, как «война». А мы с Ногиным видели в афганских госпиталях безруких и безногих солдат, и забыть это было невозможно. В конце концов, такая организация была создана – не «Взглядом», конечно, но при его постоянной поддержке.