Черная папка. История одного журналистского расследования - Владимир Мукусев

Он пришел обратно через пять дней. Рассказал, что есть банда, руководит которой человек, уже несколько раз переходивший на сторону кабульского режима. Дело в том, что в апреле и мае в тех краях цветет мак, и те, кто промышляет наркотиками (а этим там промышляли практически все), приходят из Пакистана и растворяются в деревнях, среди местных жителей, пока не соберут нужное им количество макового сырья. Если удается их обнаружить – говорят, что они «за нас», раскаялись и осознали свою вину. А потом – вырезают наш боевой пост и снова в Пакистан. Такой вот бизнес: кровь и наркотики. Маковые головки, как и отрезанные уши «неверных», были своего рода валютой на той войне.

Игорь (назовем нашего приятеля так) сказал, что есть возможность взять у этого бандита, главаря банды, интервью там, в горах, фактически в Пакистане. Может быть, сказал он, если вы покажете его с экрана центрального телевидения, разговорите, то его хозяевам станет ясно, что человек играет и «за своих», и «за чужих»…

Так мы отправились в банду. Много позже уже мы поняли, что не случайным было это знакомство, и ночной разговор с разведчиком «под водочку» тоже не был случайным. Попытка «забросить» в банду советских журналистов (воспринимающих все это как приключение, как «подвиг Шарапова») также была своего рода частью новой пропагандисткой кампании. Кому-то очень нужно было, чтобы такой материал состоялся. Такая вот свеобразная ловля на живца.

В фильме остался этот кусок – недлинный разговор с мрачными, спокойными бородачами, невозмутимо признающимися в том, что убивали раньше много наших солдат, «но теперь уже не хотят». За головы советских людей они получали деньги. Только во время этого интервью, заглянув в глаза их главарю, я понял, что вообще-то мы, похоже, приехали в один конец. Я понял это, и в каком-то приступе отчаяния спросил: «А сколько бы вы получили денег, если бы мы прехали к вам еще вчера?». Он на секунду задумался, что-то начал считать на пальцах. «За головы простых крестьян, которые поддерживали народную власть, нам ничего не платили. Да и ваши солдаты нам нужны были живыми – они становились работниками на наших плантациях. А вот за головы русских офицеров и журналистов нам бы дали десять лаков, – он продолжал считать, – то есть один миллион афгани, примерно девяносто восемь тысяч долларов». Спина моя мгновенно стала мокрой. В Афганистане за эти деньги тогда можно было если не купить целую провинцию, то точно стать ее хозяином.

Наступила зловещая пауза. В его глазах плескалось ленивое размышление: он взвешивал, что выгоднее – убить нас или оставить в живых. Что выйдет дороже: наши головы или мак?.. В конце концов, видимо, он решил, что, ежели журналистов прикончить, это, скорее всего, полностью перекроет им бизнес, их сюда больше не пустят, а значит – прощай, маковые поля. И выбрал наркотики. А мы остались в живых.

Вернувшись в Кабул после этой съемки, мы с Виктором Ногиным, кажется, впервые в жизни напились по-настоящему. Мы поняли, что ценой удачного кадра на войне может стать жизнь. А еще мы поняли, что имеем право рисковать собой, но не другими. И поэтому все прочие горячие точки, где мне довелось потом работать – Нагорный Карабах, Северную Осетию, Ингушетию, Чечню, Югославию, – я прошел один, сам взяв в руки камеру. Я больше не хотел платить за потенциально яркую съемку потенциальной возможностью гибели коллег…

В том, что я рассказываю здесь, поверьте, нет ни бравады, ни напускного героизма. Это просто рассказ о глупости и бездарности войны. У нее, как у смерти, нет логики, как нет нормальной логики у осколка снаряда, мчащейся пули или бандита, взвешивающего на весах выгоду от убийства. Все они – по ту сторону жизни, а потому журналист, пытающийся рассказать о войне и живущий на ящике с гранатами («чтобы отбиться, если что»), все равно не в силах эту логику понять и принять.

Однако жизнь – нормальная, человеческая жизнь – продолжается и на войне. И поэтому я помню радость от встреч в Афганистане с хорошими, настоящими мужиками, от каких-то неожиданных, но ярких впечатлений и даже от простых человеческих удовольствий: дневной зной, духота, зашкаливающие под шестьдесят градусов термометры, и к нам тайно приезжают звать в гости: ребята, ночью к нам, у нас там бассейн!.. Дело тоже неуставное, но такое хорошее… Бассейн – совершенно импровизированный, просто перевернутая палатка, врытая в землю и наполненная водой, но все равно, какая радость! И мы плаваем под звездами, потом естественное русское застолье с ледяной водкой (как в тех условиях это удавалось хозяевам, для меня до сих пор осталось загадкой) и вроде бы нет никакой войны. Вот эта логика – простая логика жизни – да, смерть рядом, но если о ней думать постоянно, то либо сопьешься, гоня страх, либо сойдешь с ума. А глав- ное – не сможешь делать свою работу: воевать, лечить, снимать. Так и жили – воевали, лечили, снимали.

Я помню, как наша съемочная группа возвращалась из Шереметьева, оставив за плечами Афганистан, перепаханную снарядами чужую землю и советских солдат, погибающих за нее. До вывода наших войск оставались еще долгие три года. Окончание войны запаздывало… А наш самолет из Кабула прилетел вовремя. Позади остались белое солнце, удушающий зной пустыни, запах крови и постоянное ощущение смерти, стоящей за плечами. Мы мчались в машине по летней Москве, раскаленный воздух бил в раскрытые окна – после афганской жары он казался нам долгожданной прохладой, – и можно было не бояться, что вот-вот просвистит пуля, не думать о том, что этот миг может стать последним. Это был наш город, совсем другая, мирная жизнь и возможность просто, спокойно дышать, работать, дружить, любить… Виктор Ногин сказал тогда: «Ребята, давайте условимся… Мы так много прошли вместе. Если кому-то из нас понадобится помощь – пароль «Афган»…».

Это показалось нам тогда самым естественным, самым правильным делом на свете, и все мы согласились с ним. Но прошло еще немного времени – и наша «другая жизнь» закрутила нас, как бывает почти всегда. Мы на время потеряли друг друга из виду; дружеское общение не прервалось, но стало – пунктирным.

Глава 2.

«ВЗГЛЯД» В ПРОШЛОЕ

Москва, 1987–1991 годы

Впрочем, «пунктир» этот образовался не сразу. Конечно, мы с Виктором пересекались временами – в коридорах Останкина, на днях рождения друг у друга и общих знакомых, по каким-то случайным делам. Но прежде всего нашим общим делом оставался фильм об Афгане, та самая лента «Самолет из Кабула», которая стала итогом нашей командировки и вызвала столько ожесточенных споров при ее создании.

Во время работы над фильмом мы с Виктором столкнулись с удивительным парадоксом: нам никак не удавалось объяснить разного рода редакторам (телевизионным, военным, да и просто цензорам – представителям Главлита), что кадры, которые они так возмущенно требуют вырезать, были сняты нами в Афганистане при одобрении высшей власти – пусть не прямом, но вполне очевидном. Вся та правда жизни, что возмущала их в своем экранном воплощении, была, конечно, непривычна для советского эфира, но уже санкционирована к показу нашими новыми правителями.

Суть этого «одобрямса» была проста: с афганской авантюрой пора было кончать. Сегодня хорошо известно, что об этом Горбачев говорил еще тогда, когда не был генеральным секретарем и руководителем страны. Он этого уже требовал, испытывая и преодолевая при этом чудовищное сопротивление генералов и партийных идеологов, но об этом конечно мало кто знал «внизу». И хотя новые веяния достигали твердыни телевидения, на нас все равно смотрели как на сумасшедших, потому что официального приказа о кардинальной смене отношения к афганской войне сверху еще не давали.

То, что мы осмелились заявить во всеуслышание тогда, в 86-м, воспринималось как крамола, если не хуже. Да, руководство страны уже планировало вывод войск из Афганистана, но к эфиру-то фильм подписывал не Горбачев, а совсем другие люди. Именно эти люди принимали решение – быть или не быть «Самолету из Кабула» на телеэкране, и нам пришлось перемонтировать его десятки раз.

Тем не менее, даже в откровенно изуродованном виде фильм лег «на полку» почти на год. В последний раз все уперлось в название. «Самолет из Кабула»… На что это вы намекаете, спрашивали нас? Что за странный вектор движения? Почему не «в Кабул», а в обратном направлении? Может быть, вы хотите сказать, что нам пора уходить из Афганистана?.. Да разумеется! Но признаться в этом тогда было равносильно профессиональному самоубийству. Мы не поддавались на провокации и объясняли название драматургическим ходом. Дескать, мы летим домой и вспоминаем то, что осталось позади… Это помогало плохо, но все же помогало. И, наконец, фильм все же вышел в эфир – благодаря многомесячным усилиям Виктора, который сумел-таки «продавить» его появление на экране. «Самолет из Кабула» был показан по телевидению без всякой предварительной рекламы, в самое неудачное («несмотрибельное», как говорят телевизионщики) дневное время. Но все-таки он вышел! И это была наша общая победа.