И заплакал палач… - Фредерик Дар

— Да. Только здесь это, наверное, не получится. Ведь я не говорю по-испански. Меня могут одурачить. Вот слетаю в Париж и улажу там все.

— А меня оставишь здесь?

— Всего на несколько дней, пока не сделаю все, что надо! Она не противилась. Понимала, что это был единственный выход, ведь покончить с ее двусмысленным положением стало просто необходимо.

— Только так и надо сделать. Сфотографирую тебя на документ…

— А потом?

— Потом… Подожди… Когда у меня будет паспорт, самое трудное — проставить в нем въездную испанскую визу. Без нее не удастся получить выездную.

Вдруг я расхохотался.

— Какой я идиот! Ведь все так просто! Когда переезжаешь через границу, надо пройти таможенный контроль и проставить визы в паспортах, а тем временем таможенники осматривают машину. Проставлю визы не в одном, а сразу в двух, как будто ты едешь со мной. Только нужно взять машину, иначе не получится… Обидно, конечно, выйдет дольше на два-три дня, зато игра стоит свеч.

— Как хочешь…

Я поцеловал ее. Я был счастлив оттого, что так придумал. По моей задумке вместо спутницы у меня будет ее тень. Некто, существующий лишь благодаря мне!

— Пойдем, пока еще светло, я тебя сфотографирую.

Чтобы не идти через весь дом, мы вылезли в окошко. Позади, за домом, была пристроена небольшая терраска. Туда еще падали последние солнечные лучи уходящего дня. Я настроил объектив так, как советовал продавец, чтобы получился крупный план.

И истратил всю пленку, снимая ее под разными углами. Потом можно будет выбрать самые лучшие…

— Поеду, как только фотографии будут готовы! — объявил я, закрывая фотоаппарат.

— Тогда лучше бы они никогда не были готовы!

— Ну послушай, милая, ты же знаешь, что это необходимо. Обещаю тебе, мы расстанемся ненадолго. Поеду всего на неделю!

— А что я буду тут делать все это время?

— Будешь ждать. У тебя уже есть свои привычки, комната, пляж… Тебя здесь знают.

— Ладно.

Сердце екало при мысли о том, что придется оставить ее здесь одну. Ведь я тоже иногда думал: «А что будет, если ее не окажется на месте?»

Но изо всех сил гнал от себя такие предположения. Ничто в мире не могло разлучить нас. Я во что бы то ни стало дойду до конца.

Она отправилась к себе надеть юбку. Я купил ей много ярких вещей. Они ей очень шли. Когда мы гуляли по Барселоне, на нее оборачивались все мужчины. Испанцы обычно ведут себя со своими женщинами очень сдержанно, зато с иностранками они — настоящие ловеласы.

Когда Марианна вернулась ко мне в комнату, я лежал на кровати, подложив руки под голову и разглядывал трещину на потолке.

— Ой, что это? — шепнула она.

Я повернулся к ней. Марианна наконец-то заметила у изголовья скрипичный футляр.

Наступил самый волнующий момент. Я даже не дышал, словно боялся спугнуть лунатика, который может упасть, если его разбудить.

Марианна наклонилась и взяла в руки черный футляр с поблескивающим в темноте округлым брюхом.

Она открыла его и ласково провела пальцем по струнам.

Чтобы не смущать ее, я полузакрыл глаза. Марианна вынула инструмент, взяла смычок… По тому, как она прижала скрипку к подбородку, я понял, что передо мной отличная музыкантка. Движения ее были точны и гибки. Марианна потрогала струны смычком и стала настраивать… А потом на мгновение сосредоточилась и вдруг с удивительной точностью заиграла концерт ре минор Чайковского. Мною овладело неведомое до сих пор чувство, нечто среднее между восхищением и огорчением.

Откинув голову и прикрыв глаза, она сосредоточенно играла. Обрамляя скрипку, вниз спадали длинные волосы…

Я слушал и переживал незабываемые минуты. Меня охватило настоящее волнение. За оконным переплетом появилось ошарашенное лицо Техеро. В глазах его застыло какое-то благоговение.

Закончив один фрагмент, она сразу же перешла к серенаде Моцарта «Маленькая ночная музыка», и в уши мне как будто полилось огромное небо.

Казалось, музыка обязательно должна была пробудить в ее бедной, лишенной памяти голове хоть какие-то воспоминания… Ведь она играла наизусть, мысленно видя перед глазами партитуру. Как же можно, в таком случае, не вспомнить, хотя бы частично, то место, где учили ноты и учителя, который преподавал игру?

Вдруг посреди отрывка она неожиданно остановилась.

— Продолжай! — взмолился я.

Марианна грустно покачала головой.

— Дальше не помню…

— Но ведь ты уже столько сыграла!

— Я играла просто так… А потом какой-то черный провал. Все спуталось.

Она стала укладывать скрипку в футляр.

— Она твоя, Даниель?

— Нет… твоя! Я купил тебе ее сегодня в Барселоне.

— Почему вдруг? Как ты мог знать, что я играю на скрипке?

Я не знал, что ответить.

— Послушай, Марианна, когда я на тебя наехал, у тебя под мышкой был футляр со скрипкой.

— У меня?

— Да. Инструмент рассыпался от удара… И я хотел подарить тебе другой, чтобы…

— Подумал, что от этого у меня в голове что-нибудь прояснится?

— Я… Да, наверное, так и рассчитал…

Она села возле черного футляра и погладила его пальцами. А потом задумалась.

— И правда, — прошептал она, — я вспомнила…

Я прикрыл рукой глаза. Хотел узнать и в то же время боялся. Она молчала, и я крикнул:

— Давай, говори!

— Что говорить, Даниель?

— То, что вспомнила.

Она приложила руку козырьком ко лбу.

— Вижу окно… С вышитыми занавесками… А шпингалет, как разинутая львиная пасть… За окном тихо качается толстая ветка…

— А дальше?

Я схватил ее за запястье и даже встряхнул, а когда отпустил, рука у нее стала совсем белой. Я взял эту руку и поднес ее к губам.

— Ну скажи, Марианна, что еще ты видишь?

— Больше ничего.

— Как? Эта музыка заставила тебя вспомнить только окно?

— Да. Я играла перед этим окном.

— Ну постарайся!

— Нет… Ничего не выйдет, говорю тебе, у меня как будто все мозги цементом залило. А потом я же сказала тебе, что не хочу вспоминать.

Лицо Техеро за окном исчезло. И мы отправились в деревню, чтобы отдать проявить фотопленку.

11

Фотографии вышли отличные, и следующей ночью я уехал. Чтобы избежать горького расставания, улизнул, когда в «Каса Патрисио» укладывались спать.

А Марианне написал письмо и попросил мамашу Патрисио его передать, а заодно заплатил вперед за нас обоих. В письме я советовал Марианне, как держать себя в «Каса Патрисио», ну и, конечно, писал всякие безумные вещи, которые каждый влюбленный готов кровью начертать для возлюбленной.

Машина была уже на дороге, я нарочно отвел ее туда после последнего купания, пока Марианна переодевалась у себя в комнате. И, как только пробило два, вылез в окно и побежал к автомобилю.

Я открыл дверцу и вздрогнул. На переднем сиденье меня ждала Марианна. Ее глаза как-то странно блестели в темноте.

Марианна улыбалась мне.

— Я знала, что ты уедешь этой ночью, Даниель…

— Откуда?

— Ой, да это же так просто! Я видела вечером, как ты выводил машину из загончика. И поняла, что ты хочешь уехать, не попрощавшись, чтобы мы не плакали… конечно, ты прав… но я не буду плакать… Я только хотела сказать тебе перед отъездом одну вещь…

Я сел в машину. Я уже привык к тому, что в машине она всегда была рядом со мной и положил руку ей на плечо.

— Что ты хотела сказать, солнышко?

— Даниель, я вот тогда из-за скрипки вспомнила разные вещи…

— Ну?

— Так вот, я хочу, чтоб ты знал… когда мы вдвоем, мне это ничего не напоминает. Я уверена, что до тебя не любила ни одного мужчину. Никогда, Даниель! Надо, чтобы ты об этом знал. Может быть, у меня кто-то и бывал, но я не любила, это точно… Понимаешь?

Я прижался головой к ее груди и в темноте заплакал сам. Ее слова потрясли меня до глубины души.

Она обхватила меня за голову и заставила поднять глаза на нее. Тихонько поцеловала в глаза. И прошептала:

— Езжай!

В ту минуту я понял, что ее уже нет рядом. Я хотел было позвать, но потом передумал. Мне было стыдно за свою слабость.

Я увидел, как легкая фигурка появилась из темноты под соснами и побежала вдоль лунной дорожки на песке. Вскоре она исчезла позади «Каса Патрисио», и я почувствовал себя бесконечно одиноким в этой машине. Рядом шумело море, и кружились ночные бабочки.

Я встряхнулся и повернул ключ зажигания. Привычные движения обычно успокаивают, гасят отчаяние.

Колеса прокручивались в густом песке. Я вышел и подложил под них сосновые ветки. С большим трудом удалось вырвать машину из сыпучей массы. И я поехал к пустынной автостраде, на которой такой же ночью все для нас и началось.

Часть третья

12