И заплакал палач… - Фредерик Дар

Иногда Марианна вскакивала и бежала посмотреть на картину. Ей нравилось, как я рисую, и в ее суждениях угадывался редкий ум. Она, как и я, нутром чувствовала эти удлиненные формы, эти яркие цвета. Вникала в поэзию моих полотен… Это был такой замечательный зритель! Как-то раз после сиесты я рисовал на пляже, стоя лицом к морю в к нескольким купальщикам. Марианна только что вышла из воды и загорала на огромном полосатом разноцветном полотенце. Дул легкий бриз, и от воды очень сильно пахло морской солью. Вдруг я услышал надтреснутый голос папаши Патрисио:

— Сеньор француз! Сеньор француз!

Никак он не мог запомнить мое имя. Я обернулся. Увидел, что он стоит возле террасы и машет каким-то белым квадратиком.

— Senior Frances! Senior Frances!

Я отложил палитру. Горло сдавила тревога. Прекрасная Марианна дремала под слепящим солнцем, от которого поблескивали камешки и кусочки ракушек.

— Почта!

До этого я ни от кого не получал писем. Наверное, это по поводу Марианны… Тяжело ступая, я двинулся к «Каса Патрисио». Как будто почувствовал угрозу, понял, что кто-то посягает на мое счастье.

Старик глядел на меня. С некоторых пор, когда он говорил со мной, на лице его появлялась какая-то злая усмешка. Видно, никак не мог взять в толк, отчего это мазила влюбился до потери сознания в девчонку, которую сам же и задавил.

— Correo!

— Grades[8].

Я вздохнул с облегчением. Письмо было из Парижа. Знакомый конверт — из Галереи. Я вскрыл его ногтем и стал читать.

Сначала, как только я понял, о чем речь, то очень обрадовался. Брютен, директор галереи Сен-Филип сообщал, что одному американскому меценату понравились мои картины, и через два месяца в Филадельфии собираются устроить мою выставку. Это означало, что я на пути к славе! Или, по крайней мере, что скоро разбогатею! Брютен просил меня срочно вернуться в Париж, чтобы ехать в Соединенные Штаты, потому что «молодой возраст и симпатичная рожица здорово помогут рекламе»…

Я повернулся к пляжу. Марианна стояла перед мольбертом. Она неподвижно глядела на картину, склонив чуть-чуть голову вправо.

Всю мою радость словно ветром сдуло. Что с ней станет? Нам придется расстаться. Через границу не пропустят человека с неустановленной личностью. Я вдруг понял, что очарование, в котором мы прожили эти дни, было лишь мечтой. Счастье наше оказалось иллюзорным, ненастоящим.

Так не могло продолжаться вечно. Марианне было просто необходимо занять в обществе какое-то место.

Я подошел к ней. Горячий песок обжигал голые ступни. Было больно, но приятно. Марианна смотрела на прилипшую к полотну бабочку с голубоватыми крыльями. Одно из них увязло в свежей краске, и бедняжка отчаянно дрыгала лапками, словно призывая на помощь.

Марианна осторожно взяла ее большим и указательным пальцем. А потом дернула, и оторванное крыло так и осталось на полотне. Она раскрыла ладонь и взглянула на искалеченную бабочку. Та закружилась у нее в руке, волоча за собой, как шпагу, оставшееся крыло.

От такой жестокости я даже растерялся.

— Зачем ты это сделала, Марианна?

Она вздрогнула. Видно, не заметила, как я подошел. На мгновение я увидел в ее глазах тот самый огонь, как на портрете, от которого мне становилось не по себе. А потом взгляд ее прояснился.

— Но ведь она же испачкала твой пейзаж, Даниель!

Я ничего не ответил. Письмо все еще было у меня в руке.

— Это… насчет меня? — спросила она.

— Нет. Предлагают ехать в Соединенные Штаты с выставкой…

— А ты не хочешь?

— Хочу, конечно… Но только вместе с тобой…

Она не сразу поняла. Подскочила от радости и бросилась мне на шею.

— Возьмешь меня с собой?

Я опустил голову.

— Нет?

В голосе прозвучала тревога.

— Без документов, Марианна, в Америку не пустят…

— Ах, да, конечно…

Она отстранилась. Красивое лицо стало таким грустным, что у меня защемило сердце.

— Понятно, — прошептала она.

И отвернулась. Легла на полотенце. Она лежала на животе, зарыв лицо в песок.

— Понятно, — опять пробормотала Марианна, на этот раз будто бы себе самой.

Я присел на песок рядом с ней.

— Не волнуйся, уж я установлю, кто ты, раз так надо.

Она не пошевелилась.

— Слышишь, Марианна? Теперь я начну действовать… Узнаю твою фамилию…

— Узнаешь, Даниель?

— Узнаю, узнаю… и очень быстро, ведь время не терпит… Я стал собирать вещи.

— Подожди меня здесь, к ужину вернусь…

— А куда ты поедешь?

— В Барселону!

— Можно, я с тобой?

— Нет, лучше я один, нужно еще подумать… С тобой ведь обо всем забываешь!

Она поцеловала меня. Сладкий как ягода, женский поцелуй. Я подумал, что больше не смогу жить без нее. Если не удастся раскрыть эту тайну, выяснить ее личность, что ж, откажусь от поездки в Штаты… Если ее не будут выпускать из Испании, поселюсь здесь! Я был готов на любые жертвы, лишь бы сохранить ее.

— Хорошо, Даниель. Буду ждать тебя.

Она легла обратно на раскаленный песок. И устроилась поудобнее, как для долгого ожидания.

8

Я думал всю дорогу от Кастельдефельса до Барселоны. Первым делом надо будет зайти к консулу, чтобы узнать, нет ли какого-нибудь способа увезти Марианну во Францию. Там легче установить ее личность. Во-первых, потому что она — француженка, и во-вторых, потому что средства для этого там намного совершеннее, чем те, которыми располагают испанские власти.

Однако консул огорчил меня еще больше, чем в первый приход. Доводы его были, конечно, разумны. Границу без документов пересечь нельзя. Разве что незаконным путем. Если бы я решился на это, Марианну могли бы арестовать и интернировать до тех пор, пока не будет установлена ее личность.

Я сказал ему, что можно было бы сделать официальный запрос испанскому правительству, изложив этот необычный случай. Поскольку Марианна явно была француженкой, я не видел причин, по которым ей могли бы отказать в праве вернуться на родину.

Важный чиновник отрицательно покачал головой. Можно, конечно, сделать запрос, но ответа придется ждать очень долго. Это рискованно. К тому же, нет никакого смысла привлекать к Марианне особое внимание, ведь положение у нее не из лучших… И наконец, что немаловажно, даже если предположить, что с испанцами будет все в порядке, придется уламывать и французов тоже, ведь на самом-то деле у нас не было никаких весомых доказательств того, что Марианна — француженка.

— Но все-таки, господин консул, нельзя же так и оставить эту женщину, не установив ее личности!

— Сообщите ее приметы во Францию! Может быть, она значится в списках пропавших без вести…

— Ладно, спасибо…

Недовольный, я ушел. Ну что, в конце концов, можно было ожидать от органов, которые принято называть «властями»? Случай с Марианной скорее напугал как французские, так и испанские власти. Приходилось самому искать выход из положения.

Я оставил машину в тени у тротуара и уселся на открытой террасе кафе. Мимо, подобно расплавленному асфальту, текла густая толпа. Припекало. Рубашка прилипла к телу.

Мне стало трудно дышать. Болело горло, наверное, поднялась температура… В кармане шуршало письмо от Брютена. Это оно в мгновение ока разрушило мое счастье. Заставило взглянуть в лицо суровой действительности.

Я заказал пива и закрыл глаза. Вообще-то исчезают люди нечасто. А еще реже их потом не находят. Не находятся люди только по двум причинам: либо они уже умерли, либо исчезли сознательно!

Потеряв память, Марианна оставила где-то в обществе пустое место, и это место можно было бы найти.

Я залпом проглотил пенистое пиво. От него пить захотелось еще больше. Заказал еще.

Казалось, вот-вот явится нужная мысль. В мозгу что-то вертелось, щелкало, как радиоприемник, когда ловишь какую-нибудь станцию.

У меня был хороший ориентир. Ее одежду покупали в Сен-Жермен-ан-Лэ. Если она одевалась в городке, находящемся так близко от Парижа, значит, по всему жила либо там, либо неподалеку. Я вспомнил, что Сен-Жермен входит в департамент Сена и Уаза и подумал, что наверняка паспорт для поездки в Испанию Марианне выдавали в префектуре Версаля.

Я встал и протянул официанту пять песет. С террасы я заметил возле кафе магазинчик, где продавались фотоаппараты. Раньше я никогда фотографией не интересовался, но теперь жизнь распорядилась иначе…

Выйдя из магазина, я заметил у газетного киоска слепого нищего. Он играл на скрипке, а в раскрытый футляр у его ног прохожие доброхоты бросали какую-то мелочь.

Это напомнило мне ночь, когда началась наша история. Я и раньше часто вспоминал о раздавленном на асфальте скрипичном футляре. Но до сих пор никаких ассоциаций между скрипкой и Марианной не возникало.

Да, сейчас я, как видно, ухватился за путеводную нить. Последние дни Марианна прожила в обстановке полного покоя. Ничто не тревожило ее ум, ни разу не пытался я извлечь ее прошлое из затуманенной памяти. Может быть, теперь пришло время поработать в этом направлении. Ведь истину, ту самую, которую я старался отыскать, Марианна носила в себе. Надо было вытащить ее на свет божий.