На берегу Днепра - Порфирий Гаврутто

— Что ты! Что ты! — торопливо возразила другая. — Это же немки. К мужьям своим приехали. У Хроси Карнауховой стоят они.

— Тсс! Еще один идет, — предупредила первая.

Кауров повернул голову, приветливо посмотрел на старушек, улыбнулся им. Но старушки отнеслись к этой улыбке безучастно. Они сделали вид, что не замечают его, и смотрели куда-то вдаль, поверх его головы. Каурову захотелось остановиться, подойти к старушкам и сказать, что он такой же, как и они, русский и что надел мундир для того, чтобы достать нужные сведения. Но, разумеется, этого сделать было нельзя. Он выследил дом, куда зашли гитлеровцы со своими дамами, затем некоторое время спустя еще раз прошелся мимо, уточнил подходы к нему.

…Поздно вечером парашютисты окружили этот дом. Они бесшумно сняли часового, и Сидоров поставил у каждого окна своих автоматчиков. Затем он еще раз осторожно осмотрелся по сторонам и, остановив свой взгляд на Каурове, тихо сказал:

— Пойдешь со мной. Кухтин, Шахудинов, Угрюмов и Удальцов, тотчас же следом зайдете. Остальные останутся здесь.

Сидоров и Кауров осторожно поднялись на крыльцо. Парадная дверь была открыта. Ощупью они нашли другую дверь, ведущую в квартиру, и, открыв ее, смело вошли в горницу. Немецкие офицеры и женщины, улыбающиеся и довольные, сидели за столом, держа в руках наполненные вином бокалы.

— Хендэ хох! — громко крикнул Сидоров.

В доме наступила тишина. Но уже в следующее мгновение она была нарушена: кто-то, видимо с испуга, уронил бокал. Упав на пол, он прозвенел серебром и разбился на мелкие части. Затем снова стало тихо.

— Руки вверх! — уже более грозно скомандовал Сидоров.

Побледневшие гитлеровцы переглянулись. Потом вверх поднялось восемь пар рук и столько же неподвижных испуганных глаз уставились на взволнованное лицо советского солдата и спокойно стоявшего с ним рядом человека в форме гитлеровского офицера. На них, не совсем еще представляя, что произошло, смотрели пять офицеров, две молодые немки и одна русская девушка.

Тихо скрипнула входная дверь. В дом вошли Угрюмов, Кухтин, Шахудинов и Удальцов.

— Разоружить и связать! — властно приказал Сидоров.

Солдаты торопливо вывели из-за стола офицеров, начали связывать им руки.

Сидоров отодвинул стул, шагнул к одному из гитлеровцев, но тот вдруг ударил кулаком по подвешенной к потолку керосиновой лампе.

Стекло разлетелось, но сама лампа каким-то чудом удержалась на крючке и даже не погасла. Описывая над столом круги, она качалась из стороны в сторону, бросая по стенам потемневшей комнаты причудливые тени.

Женщины истерично вскрикнули. Сидоров с размаху ударил кулаком эсэсовца по голове и сбил его с ног. Затем подскочил Удальцов.

— Веди всех в балку. Там меня подождете. Все идите! Со мной останутся Угрюмов и Кауров. Надо же узнать, кто это такие, — и Сидоров движением руки указал на женщин.

При этих словах молодая, лет восемнадцати, русская девушка беспокойно забегала по комнате глазами. Алексей заметил это и немедленно же осмотрел остальные комнаты. Но там никого не оказалось. Он вернулся в горницу.

— Кто хозяин дома?

Женщины промолчали.

— Я спрашиваю: кто хозяин этого дома? — более громко повторил Сидоров.

Девушка робко ответила:

— Бабушка моя хозяйка.

— А где она?

— Вон там, — так же робко и тихо ответила она, указав кивком головы на кровать.

Сидоров перевел взгляд и только тут заметил торчащие из-под кровати ноги, обутые в старые, рваные опорки. С перепугу старуха залезла под кровать и лежала там ни жива ни мертва. Когда она проявила такую прыть и как это ей удалось, никто не заметил.

— А ну-ка, бабушка, вылазь! — заглядывая под кровать, сказал ей Сидоров.

Старуха не двигалась. Тогда Сидоров приказал Угрюмову извлечь ее оттуда.

Перепуганная, ничего не понимающая, хозяйка дома тупо уставилась на одетого в немецкую форму Каурова и вдруг заголосила на весь дом:

— Да голубчик ты мой, родненький! Да не убивай ты меня, пожалей, старую.

— Тсс! Бабушка! Не шуми. Никто тебя убивать не будет. А вот скажи-ка лучше, кто это такие, что за народ? — спросил Сидоров.

— Да миленький ты мой, да почем я знаю? Пришли, заняли дом и живут себе. Не знаю я их, вот истинный крест, не знаю. Всякие здесь ходят, не поймешь, кого и слушаться-то.

— А ведь я, бабушка, солдат Советской Армии.

— Ась! — вскрикнула она, и в ее выцветших глазах сверкнул огонек радости. Но тут же она усомнилась и нараспев протянула: — Шуткуешь, милый, шуткуешь.

— Зачем же? Правду говорю. Ну ладно! Что это за женщины? Откуда они?

— Это внучка моя. Сиротка.

— Так. Ну, а вот это кто такие? — Сидоров снял фуражку, погладил рукой свои кудри.

— А это приезжие. Офицерские жены они.

— Немки?

— Да, кажись, немки. По-нашему говорить не умеют.

— Понятно! — сказал Сидоров, внимательно рассматривая внучку старухи. — А вот теперь, бабушка, скажи мне, зачем же ты свою внучку развращаешь?

— Неправда! — подала голос девушка. — Я не хотела, меня насильно усадили за стол. — И она заплакала.

В коридоре послышались шаги. В комнату вбежал часовой.

— Надо уходить! — торопливо сообщил он. — По дороге — развод.

Сидоров вскинул руку, посмотрел на часы.

— Пошли, товарищи! А ты, бабушка, со своими молодухами сиди смирненько. На улицу не выходи. Там, у выхода, мы мину заложили. Если только откроете дверь, весь дом на воздух взлетит. Понятно? — И он вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

Сидоров, конечно, никакой мины не заложил. Он сделал другое. Найденным в коридоре ломом подпер снаружи дверь, затем, тихо выйдя за калитку, скрылся в темноте.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Три ночи подряд с Большой земли в Яблоновский лес прилетали самолеты. Они сбросили десантникам запакованные в специальных мешках боеприпасы, продовольствие и снова улетели. Жить в лесу стало немного веселей. Появились патроны, появился и табачок.

Но не могут разделить этой радости раненые солдаты. Их набралось уже порядком.

Самолет за ранеными мог прилететь в любую ночь, но у десантников не было подходящей посадочной площадки. Посланные на розыски площадки несколько групп солдат ничего утешительного Захарчуку не принесли. Правда, в одном километре от них была очень большая и ровная поляна, зажатая со всех сторон высоким лесом, но она была слишком мала. Захарчук, сначала отказавшийся от этой площадки, снова решил ее осмотреть. Вместе с начальником штаба они промерили ее, сделали расчет и пришли к выводу, что опытный летчик на такой площадке самолет посадит.

— Рискнем, что ли? — спросил комбриг у начальника политотдела подполковника Рыбина.

— Другого выхода нет, — отозвался Рыбин. — Надо приступать к работе.

И на другой день еще до рассвета батальон Черноусова был уже на этой поляне. Гремя оружием и лопатами, солдаты стали располагаться вдоль опушки леса, задымили цигарками. Поеживаясь от утренней прохлады, они молча прислушивались к шуму листопада, недовольно посматривая на затянутое сплошными серыми тучами небо.

Было ветрено, холодно и неуютно. Лес, все обильнее роняя багряную листву, гудел и шумел. Но вот застучали топоры, зазвенели пилы — и лес отступил. Поляна раздалась, стала просторней. Однако для посадки пассажирского самолета она все еще была маловата, и полковник приказал солдатам продолжать наступление на лес. Еще ожесточенней застучали топоры, зазвенели пилы, залязгали маленькие, отшлифованные землей солдатские лопаты.

Никита Назаренко и Алексей Сидоров работали вместе. Привстав на колени, они под самый корень пилили высокую красноголовую осину. Осина волновалась, шумела на ветру, потом покачнулась и медленно поползла в сторону. Ломая на своем пути сучья соседних деревьев, осина в последний раз прошумела хрупкими ветками и упала на разукрашенную багряной листвой землю. На какое-то мгновение в лесу воцарилась тишина. Примолкли и солдаты, услышав, как от падения этого дерева тяжко ахнула и содрогнулась упругая земля. Затем опять зашумел листопад, застучали топоры.

Только что сваленное дерево распилили на части, обрубили его ветки и все это унесли в глубь леса. Уносили в глубь леса и выкорчеванные пни, а ямы тут же засыпали землей, утрамбовывая ее наскоро напиленными сосновыми кругляками.

Земли пришлось носить много. Ее таскали также издалека, и с этой целью было сделано из плащ-палаток около сотни примитивных носилок, — единственное строительное приспособление, в котором не испытывали недостатка десантники.

Работа измотала солдат, и многие уже подумывали об отдыхе, но команды до самого вечера не последовало. Зато когда, наконец, наступил отдых, все заснули крепким, непробудным сном. А на следующее утро, отдохнувшие и посвежевшие, солдаты снова принялись за работу, оглашая лес повизгиванием пил, стуком топоров и лязгом лопат. Как и в минувший день, они работали споро, будто настоящие лесорубы.