На берегу Днепра - Порфирий Гаврутто

Ане очень хотелось показать ей Алексея, познакомить их, но когда они шли со станции и она увидела у ворот МТС улыбнувшегося ей Сидорова, она сделала вид, что не узнала его. Причиной тому был, как ей показалось, слишком жалкий вид Алексея; он был весь в грязи, лицо его было забрызгано отработанным маслом, и ей вдруг стало стыдно перед подругой, что парень, о котором она много рассказывала, всего лишь простой слесарь. «Познакомлю их вечером», — подумала она.

«Отвернулась, сделала вид, что не узнала меня», — решил Сидоров. Незаслуженная обида заставила его взволноваться. «Для меня она больше не существует», — подумал он.

Но не так-то просто было для Сидорова забыть Листопадову. Истосковавшаяся душа тянулась к ней, жаждала встречи с любимой.

Неспокойно было на сердце и у Листопадовой. Она знала, что жестоко обидела Алексея, но в то же время ей не хотелось в этом признаться. И все-таки она пошла к нему домой.

Разговор не клеился. Алексей был непривычно сух и молчалив. Стесненно чувствовала себя и Анна. Ей хотелось, как и прежде, быть ласковой, нежной, но ничего из этого у нее не получалось.

— Ты прости меня, Алеша! — тихо сказала она. — Это был ложный стыд. Я признаюсь…

Алексей круто зашагал по комнате, потом остановился против Листопадовой, строго посмотрел ей в лицо и сказал:

— Никогда не думал, чтобы ты, дочь потомственного рабочего, могла стесняться спецовки рабочего.

— Не надо! — взмолилась Анна. — Не надо таких слов.

— Но ведь это же правда. И вообще нам больше не следует встречаться.

— Алеша!

— Ты для меня больше не существуешь.

Аня заплакала и выбежала из дому.

Он вышел вслед за ней и пошел в пристанционный буфет. Он просидел за столиком до глубокой ночи. Потом его привели домой, уложили спать. Спал Алексей долго, до самого обеда, а когда встал и вышел на улицу, то узнал, что началась война. А еще через сутки Сидорова призвали в армию. Его остригли, одели в красноармейскую форму и отправили на фронт.

С тех пор прошло два с лишним года.

Многое повидал и передумал за это время Сидоров, но Аню не забыл.

Еще до вылета в тыл противника Захарчуку сообщили, что в районе Яблоновского леса, в одном из населенных пунктов, его встретит человек по фамилии Кауров — преподаватель немецкого языка из районной средней школы, местный житель.

И вот они встретились. Высокий, статный, с открытым взглядом больших умных глаз, Антон Кауров сразу же понравился Захарчуку. Они разговорились, и вскоре командир бригады имел уже ряд весьма ценных сведений о передвижении сил противника в районе предстоящих действий. Однако использовать эти данные ему не пришлось. Из штаба фронта приняли радиограмму. Намеченные действия по захвату плацдарма в этом районе временно отменялись. От парашютистов требовали теперь рейдовых налетов на близлежащие гарнизоны, обозы и колонны противника.

Захарчук тут же вызвал к себе Черноусова и приказал ему выделить роту для засады по ту сторону гнилого болота, что раскинулось по соседству с Яблоновским лесом. Это болото хорошо известно десантникам и особенно маленькому Кухтину. Отсюда он уже дважды вел наблюдение за проезжавшими по дороге немцами, здесь его чуть было не убили.

Однажды — это было ранним утром — к противоположному берегу болота подъехало пять верховых. Немцы спешились и, отпустив подпруги, подвели лошадей к воде. Лошади пили вонючую воду нехотя, громко фыркая своими широкими ноздрями. Тогда один из немцев начал легонько подсвистывать, как это делают наши коноводы.

— Ишь, сволочь, свистит еще! — иронически заметил Василий Будрин.

— Я б ему, паразиту, свистнул, так бы сразу ноги кверху задрал! — зло ответил второй номер Уваров.

— Нельзя, брат. Приказано пока не трогать их, — возразил Будрин и вдруг, непонимающим взглядом уставившись на своего помощника, тихо спросил: — Мне кажется или на самом деле кто-то поет?

— Нет, я тоже слышу, — тихо отозвался тот.

Уваров и Будрин насторожились.

Справа, возле высокого камыша, по колено в воде стоял рядовой Кухтин. Не спеша стирая портянки и не замечая подъехавших немцев, он беззаботно напевал:

Полюшко-о, по-оле,Э-эх, полюшко, широко по-оле…

— Тише ты, оболтус! — сдавленным голосом прохрипел Будрин и в то же время почувствовал знакомый свист пролетевших над головой пуль.

Немцы, услышав голос Кухтина, наскоро обстреляли камыши, опушку леса и, поспешно вскочив на лошадей, скрылись по ту сторону неглубокой балки.

— Ну что теперь делать, а? Раскрыли нас. Вот я ему сейчас всыплю!

Будрин выскочил из окопа и побежал к болоту. Раздвинув высокие стебли почерневшего камыша, он увидел торчавшую на поверхности зеленоватой воды рыжеволосую голову притаившегося солдата.

— А ну, артист, вылазь!

Кухтин удивленно повернул голову в сторону Будрина и, поняв, что именно он своей песней привлек внимание немцев, виновато и очень медленно вышел из воды. Сконфуженно посмотрев на сердитое лицо пулеметчика, он, дрожа от холода, нараспев протянул:

— Ну и с-сыпанул. Даже портянки с перепугу потерял и сам по горло вымок.

— Ничего, тебя сейчас комбат обсушит, — сказал Будрин. — А то, тоже мне, распелся, словно у тещи на именинах.

О случившемся доложили Черноусову. Комбат недовольно поморщился и приказал немедленно прислать к нему Кухтина. Смелый верхолаз, солдат несмело подошел к майору и, сбиваясь, доложил о своем прибытии.

— Ты что же это начинаешь безобразничать? — сердито спросил командир батальона.

— Виноват, товарищ майор.

— Я знаю, что ты виноват. Поэтому и вызвал тебя. А вот ты знаешь, что ты наделал? Приказ Захарчука нарушил. Открыли нас теперь.

— Знаю. — Дмитрий тяжело вздохнул.

— Эх, Кухтин, Кухтин! Как же ты подвел нас всех! А ведь только сегодня я представил тебя к награждению орденом.

— Не нарочно я, товарищ майор. На радостях запел. Ан, вишь, как дело обернулось.

Комбат задумался. Он не сомневался, что солдат сказал ему правду. Но это ничуть не смягчало его вины. «Надо наказать, да построже, чтобы другим не повадно было», — решил он и тут же, нахмурив свои кустистые брови, сказал Кухтину:

— Судить бы тебя надо за это. Да счастье твое, что ты хороший солдат. До сих пор замечаний не имел?

— Не имел.

— Так вот, получай десять суток строгого ареста, а когда прибудем на Большую землю, отсидишь их на гауптвахте. А теперь иди.

Кухтин покраснел и пошел. Ему было стыдно и обидно, что он допустил такую ошибку и теперь уронил в глазах майора свой авторитет. И хотя с тех пор прошло уже несколько дней, но Кухтин все еще не мог забыть этого случая. От переживания он даже похудел. Его все больше и больше стала беспокоить мысль, что товарищи по разведвзводу теперь не будут ему доверять и впредь с собой на поиск не возьмут. Но он глубоко ошибся. Отправляясь в очередную разведку, Сидоров, как и обычно, снова взял его с собой.

Вечером в районе гнилого болота произошел короткий бой, а еще через час командир роты Куско уже докладывал комбату о результатах налета на неприятельский обоз.

— Хорошо поколотили их, — оживленно рассказывал он. — Убили восемь гитлеровцев, уничтожили шесть лошадей, а двенадцать отвели в глубь леса.

— Молодцы! — похвалил майор. — Лошади нам очень нужны. А вот что касается гитлеровцев, то надо было хоть одного в плен взять. Надобно узнать, что за части здесь стоят, куда передвигаются.

— И эту задачу выполним, товарищ майор. Я Сидорову поручу это дело.

— Не возражаю. Кстати, он еще не вернулся?

— Пока нет.

— Задержались где-то хлопцы. Ну да ладно, не будем терять надежды на благополучный исход этой операции. Думается, что все будет хорошо.

Сидоров со своим небольшим отрядом и с партизаном Кауровым находился в это время на окраине небольшого приднепровского города.

Еще утром, переодевшись в форму обер-лейтенанта, Кауров прошелся по городу. Это было дерзко и опасно, но он твердо решил выследить квартиру какого-нибудь офицера. И это ему удалось.

Проходя мимо базара, Кауров заметил, как из ворот дома вышли два офицера в сопровождении двух шикарно разодетых женщин. Они несли с собой какие-то свертки.

На улицах было тихо и безлюдно. И лишь возле калитки маленького дома с голубыми ставнями стояли две старушки. Они безмолвно смотрели в спину прошедших под руку с офицерами женщин, затем одна из них произнесла:

— Совсем бабы совесть потеряли. Мужья на фронте, а они с немцами гуляют… Э-эх! Потаскухи!

— Что ты! Что ты! — торопливо возразила другая. — Это же немки. К мужьям своим приехали. У Хроси Карнауховой стоят они.

— Тсс! Еще один идет, — предупредила первая.

Кауров повернул голову, приветливо посмотрел на старушек, улыбнулся им. Но старушки отнеслись к этой улыбке безучастно. Они сделали вид, что не замечают его, и смотрели куда-то вдаль, поверх его головы. Каурову захотелось остановиться, подойти к старушкам и сказать, что он такой же, как и они, русский и что надел мундир для того, чтобы достать нужные сведения. Но, разумеется, этого сделать было нельзя. Он выследил дом, куда зашли гитлеровцы со своими дамами, затем некоторое время спустя еще раз прошелся мимо, уточнил подходы к нему.