Оборотень (СИ) - Йонг Шарлотта

– Разве Деви никогда не приходилось видеть шаловливого мальчишку во время молитв? – спросил доктор, оказавшийся ближе к ней, чем она думала. – Если так, то он счастливее меня.

Послышался смех из уважения к словам священника, но старуха не отступала от своего. – Приношу извинения вашему преподобию, но тут скрыто больше, чем мы знаем. Говорят, что от него нет никому покоя в Оквуде; иногда думают, что он сидит себе взаперти в своей комнате, а между тем, посмотрят: в кухне в колесо вертела засунута щепка, вместо сахару насыпан перец у стула подломлена ножка.

О, сэр, он совсем чудной, а то еще и похуже. Я сама слышала, как он «гоготал» на полянах у моря, так что мороз подирал по коже.

– Я скажу тебе, бабушка, что он такое, – обратился к ней серьезно доктор. – Это несчастный ребенок, у которого случился припадок в колыбели и которого, благодаря глупому суеверию, все окружающие довели до зла, сумасбродства и отчаяния. Он мой гость, и я не желаю, чтобы за моим столом говорили о нем худое.

Конечно, деревенские старухи замолчали после этого из боязни священника, но мнение их не изменилось; а Сойлас Гноэт, старый матрос на деревянной ноге, был настолько смел, что даже ответил: «Да, да, сэр, вы, духовные и господа, не верите ничему, но вы не видели того, что я видел своими собственными глазами…» – и после такого вступления началась длинная история о его столкновении с сиреной, перемешанная с летучим голландцем, битвою с маврами и т. д., обыкновенно потешавшая публику за воскресными обедами.

Когда м-рис Вудфорд поднялась наверх, ее встретил их слуга Николас, объявивший, что пусть она ищет кого другого ходить за этим порченым, а что он больше не подойдет к злобной твари, и он показал ей распухший палец, ужаленный осою, которую Перегрин незаметно посадил на край своей пустой тарелки.

Как могла, она успокоила гнев обиженного слуги и дала его лекарство; потом она вышла к своему пациенту, в глазах которого опять мелькала злобная усмешка. Не желая начинать разговор, она только спросила, понравился ли ему обед, и села с книгою в руках. На лице ее было серьезное, грустное выражение, и после краткого промежутка, во время которого мальчик сидел с беспокойным видом, откинувшись на подушки, он, наконец, воскликнул:

– Все это ни к чему; я ничего не могу сделать. Такая уж моя природа.

– В природе многих мальчиков – быть зловредными шалунами, – отвечала она, – но с Божьею помощью они могут исправиться.

Тут она стала читать вслух. Она только что купила перед тем у разносчика первую часть «Странствий Пилигрима» и была рада, что у нее оказалась под рукою такая книга, одинаково привлекательная для всех религиозных партий. Перегрин сразу подпал под очарование этой удивительной книги; он слушал внимательно и просил продолжать чтение, потому что, вследствие головокружения, еще был не в силах читать сам.

Он был поражен, что это видение приключений христианина зародилось в мозгу того самого медника, слушателей которого он разогнал своею безобразною шалостью.

– Он принял бы меня за одного из тех злых духов, которые преследуют христианина.

– Нет, – сказала м-рис Вудфорд, – он назвал бы тебя христианином, утопающим в болоте отчаяния, и который вообразил себя одним из населяющих его гадов.

Он ничего не ответил; но вел себя после этого так хорошо, что на следующий день м-рис Вудфорд решилась привести к нему свою маленькую дочку, после того как он дал ей торжественное обещание, что не будет обижать ее!

Анне не особенно нравилось предстоящее свидание.

– О, не оставляйте меня одну с ним! – сказала сна. – Вы не знаете, что он сделал с своею собственною кузиною, м-рис Мартою Броунинг, которая живет у своей тетки в Эмсворте. Он незаметно привязал волосок к ее рюмке и опрокинул вино на ее новое платье, и тетка высекла ее за это; хотя она и не сказала, что это его штуки, но он продолжал преследовать ее по-прежнему; его брат Оливер узнал, что это он и отколотил его; как вы знаете, Оливер должен потом жениться на м-рис Марте.

– Мое милое дитя, где ты слышала все это? – спросила м-рис Вудфорд, отчасти пораженная всеми этими россказнями из уст ее обыкновенно сдержанной дочки.

– Мне сказала Люси, мама. Она слышала это от Седли, который говорит, что нет ничего удивительного, если он так отделал Марту Броунинг, потому что она безобразна, как смертный грех.

– Перестань, Анна! Такие слова непристойно говорить маленькой девице. Этот бедный мальчик не знает, что такое ласки. Все были против него, и потому он вооружен против всех. Я желаю, чтобы моя маленькая дочка была справедлива к нему и не раздражала его, выказывая к нему презрение, как то делают другие. Мы должны научить его, как быть счастливым, прежде чем мы его научим быть добрым.

– Я попробую, – сказала девочка, глотая слезы; – только, пожалуйста, на первый раз не оставляйте меня с ним одну.

М-рис Вудфорд обещала исполнить ее просьбу; вначале мальчик лежал безмолвно, рассматривая Анну, как будто это была какая-нибудь диковинная игрушка, которую ему принесли напоказ, и потребовалась вся ее твердость, почти граничившая с героизмом, чтобы не расплакаться под пристальным взглядом этих чудных глаз. Но м-рис Вудфорд отвлекла его внимание, вынув ящик с бирюльками и, увлекшись игрою, дети лучше познакомились.

На следующий день м-рис Вудфорд оставила их одних за этою же игрой, и Анна успокоилась, видя, что Перегрин не затевает своих штук. Она выучила его играть в шашки, хотя, может быть, такая фривольная игра и не допускалась в строгом Оквуде.

Вскоре после того они так развеселились, что добродушный д-р возликовал, слушая впервые веселый смех мальчика вместо его злобного «гоготанья».

Временами между детьми происходили забавные разговоры. До Перегрина как-то дошло королевское предложение – взять его в пажи – и он был сильно возмущен отказом отца, который он, естественно, приписывал нетерпимости и ненависти последнего ко всему приятному. Он доверил теперь все свои горести и стремления Анне, также бывшей не прочь променять мрачные стены Порчестера с его скучным заливом на веселый Гринич, где она прожила несколько лет со своим больным отцом, тяжко раненным при Соутвольде, благодаря чему от него ушел дворянский титул. Об этом факте Анна никогда не забывала, хотя ей в то время было всего несколько недель, и она услышала о нем только впоследствии от других. Отец же ее нисколько не жалел, что его миновала эта связанная с лишними расходами почесть и даже не особенно радовался тому обстоятельству, что воспреемником его маленькой дочери был принц королевской крови.

Маленькая Анна была любимицей старых моряков, товарищей ее отца, играла с детьми Эвелин под тисовыми изгородями в Сэз-Корте; не раз ее брали в Лондон смотреть на процессию лорда мэра и на придворные праздники. Она попадала даже иногда, в качестве забавной игрушки, во дворец к герцогиням Мери и Анне, ее не раз целовал их отец, герцог Йоркский, называвший ее хорошенькой куколкой, и как-то раз она даже принимала участие в большой игре в жмурки с их добродушным дядей – самим королем, которого она поймала своими руками.

Она была в совершенном неведении о зле, и понятно, что ей казалось восхитительною ее прежняя обстановка: с другой стороны, Перегрин, хотя и воспитанный в строгом пуританском семействе, в четырнадцать лет знал не многим более ее о значении тех пороков и порче нравов, которые постоянно громил в библейских выражениях его отец, и потому ему казалось очаровательным именно все то, против чего восставал последний. И эти дети строили вместе воздушные замки в связи с придворной жизнью, о которой они в сущности не имели никакого понятия.

Но зато Перегрин был знаком во всех подробностях с жизнью другого двора – короля Оберона и королевы Маб. Трудно было сказать, насколько эти сведения были почерпнуты от Мол Оуенс и из народных сказок и насколько тут участвовала его собственная фантазия. Когда, по его словам, он был близко знаком с фантастическим Типом, Нипом и Скипом, и рассказывал, как он поймал длинноногого комара, чтобы воспользоваться его ногами для обороны, или подробно описывал ужасное сражение между двумя армиями эльфов, сидевших на кузнечиках и сверчках, вооруженных копьями с остриями из пчелиного жала, – она только восклицала: «Неужто это все правда, Перри?». Он подмигивал ей при этом то своим зеленым, то желтым глазом, так что она совсем терялась. Когда он рассказывал ей, как он клал живую осу в башмак неряхи горничной, это казалось ей вероятным, хотя вряд ли было достойно такого торжествующего смеха; но когда он сообщил ей, как с фонарем в руках он бегал ночью по грязному прибрежью, изображая блуждающий огонь, и как он навел на мель суда и засадил в непролазную грязь ехавших верхом путешественников, Анна только широко раскрывала глаза и смотрела на него с неподдельным ужасом, как очарованная. Под влиянием того таинственного детского страха перед самыми невероятными вещами, она верила сначала, что Перегрин действительно находится в близких отношениях с этим подземным народом, и благодаря этому он держал ее в каком-то очаровании, отчасти привлекающем, отчасти отталкивающем, и она чувствовала, что должна волей-неволей повиноваться ему и следовать за ним, особенно когда он останавливал на ней свои странные глаза.