Избранное - Сергей Петров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
30 августа – 7 сентября 1970
БОСХ
Мозг выполз, как в извивах воск,епископ посох уронил.Небось ты бог? Небось ты Босх?Небось святой Иероним?
И ухо, полное греха,горит как плоть во весь накал,и, сладко корчась, потрохалюдей рождают, точно кал.На арфе распят голый слух,отвисла похоть белым задом,пять глаз, как пять пупов, укрылись за дом,сбежав с рябых грудей слепых старух.И два отвесных тела рядом,два оголенных райских древа —долдон Адам и баба Ева,она круговоротом чрева,а он напыщенным шишомбытийствуют – и нет ни лева,ни права в их саду косом.А страсть тверда, как кость, как остов,как гостья гордая погостов,и тело кружится, как островв житейском море суеты.Увидишь о своем часу и ты,как славно скачут черти в калеи забивают кол в Господень хлеби как в три яруса по вертикаливселенский вертится вертеп.
А я твой глаз и взором бос,и у тебя в когтях храним.Небось ты боль? Небось ты Босх?Небось святой Иероним?
Грешит седая бороданад раскоряченной любовью,в огне по горло городаприкованы к средневековью.У колб, реакторов, ретортхвостом накручивает черт,и атомы летят на части,и вавилонские напасти,и всеегипетские казни,и блудодейнейшие блазниползут, как слизни, в драный нос,и черный замок точно печиобугленные поднял плечи,в огне и тьме он – как Патмос.
А Босха дьявольская пасхаот адской радости строга,когда бесенок за подпаска,а страсть подъята на рога.Колдуньиной иглою воск,скажи, не насмерть ли раним?Небось ты бой? Небось ты Босх?Небось, святой Иероним?
Забрался бес к тебе в ребро,и раком ползает добро.И не оно ль того хотело,что где-то, клейко забелев,в обтяжку лайковое телонадето на прохладных дев.Отшельник ежится в пещере,а блуд впился в сосцы беды,и страхи Божьи, зубы щеря,раздули щеки и зады.Отшельник ежится в пещере,когда над ним занесеныи блещут тщи, как Лота дщери,и сны, как блудные сыны.Ах, маленький святой Антоний!Завыл, как волк, святой посул,и душ вытягивает тонис апостолами Вельзевул.Бесовский рой вещей в пещереозорничает ввечеру,вонзая зло и злобу в щели,вгрызаясь в каждую дыру,загнав под ногти и под кожувсесотрясающую дрожьи привалясь к тебе как к ложубагровою оравой рож.
Всеадье! и разгульный пост! —скользнула ласочкой ятровь.Небось ты бес? Небось ты Босх?Небось небесная любовь?
17 декабря 1970
Я БЫЛ
(фуга)
Я был. Но кажется, что и осталсясам при себе? Иль даже при своих?Я был и все-таки не сдался.Быть может, только в ширину раздался,и вот теперь живу я за двоих.И за тебя живу. И пусть живу я вдвое,от одиночества по-волчьи воя,в себя вонзая когти и клыки.И головы мои все сжались в кулаки.А голос – рвется в дыры черных ртов он,из глотки вырван да и четвертован.А голос – он на мысли лобной бьется.Мели, Емеля? Мýки намели!Отхлынет голос, но и остаетсявоздушно-грязной пеной на мели,как в выброшенных лебединых пачках.Мели, Емеля! Лебедь уплыла,и, песню с края суриком запачкав,закат грозится воду сжечь дотла.Ах, мука милая! Ты и шустра же!На истину прищурился Пилат, –и за плечами во весь рост, как стражи,стоят два голоса на некий третий лад.И за тебя живу. Воистину двоитсяв любом глазу любая суть и стать,и тот великий трус, кто не боитсянесуществующее познавать.А много ли меня? И велика ли кража?И вот, вытягиваясь из последних жил,восстали за спиной два страшных стражаи только смотрят, как я был.И если мне на глас седьмый живется,и если чувства стали что крюки,то всё, что даже робко отзовется,пускает в ход клыки и кулаки.О музыка моя! Воздушные ухабыи волны полузабытья.Я был и ждал – и был я, дабыко мне прижалась музыка моя.И прижилась. Но бесовой напастьюсо мной кружилась в вальсе лиховерть.О, если б музыкою истекать, как страстью,когда придется удаляться в смерть!
1970
ПЕРВЫЙ КОНЦЕРТ
(As-dur)
для рояля с оркестром
Партию рояля исполняет автор
Я – рояль:
Я сам себя приподнял, словно сад,
на голой площади пустой ладони.
Tutti:
А ветки хлещутся и голосят,
то голосуют ввысь, то мокрые висят,
и капли падают...
Рояль:
Всё о своем долдоня.
А треугольнички (подлаживаясь к ним):
Динь-дон, динь-дон (дьячками вскользь молебна).
Рояль:
А сад у бури на груди храним.
Tutti:
Несется ливнем сад, безумный аноним,
и ревом царственным раскинулся хвалебно.
Рояль:
Ладонь, как памятник, приподнял дуралей,
А скрипки взвизгнули: над загнанными днями.
Tutti:
Несется бурный сад, бежит со всех аллей
и выворачивается с корнями.
А поверху стучит, стучит в тарелки медь,
листочки щелкаются друг о друга
пощечинками...
Tutti:
И пошла греметь
овражьей жизни темная округа.
Рояль:
Последней ярости – увал! Обрыв!! Яруга!!!
Tutti:
О муза ужаса, ты дрогнула, подруга.
Какой там сад! Я голая ладонь,
и, пальцы точно ноги раскоряча,
пришлепну сгоряча умишко. Нет, не тронь! –
мурлычут деревянные. Долдонь! –
ударил барабан по жизни! – Взвой же, вонь,
и взвейся из нутра, испуганный огонь!
Долдонь по жизни – вот и вся задача.
Tutti:
А сад по ветру тащится что кляча,
и свечи с двух концов пылают, чуть не плача.
Рояль:
На черном теле мертвого рояля
лежу, ладонью, словно ликом, бел.
Лежу-гляжу и сам не знаю, я ли
от дивного виденья оробел.
И уши, словно лошади, сторожки.
Еще стучится сердце в кулаке,
а линии уже проходят, как дорожки,
по распятой на вечности руке.
Tutti:
Куда они ведут?
Рояль:
При трех свечах гаданье,
и обрученье с болью и с судьбой,
и еле слышное воздушное свиданье
с былым и с будущим собой.
При восковых слезах трех свечек, а гобой
поет мне, что картинкой мирозданье
налипло на сердце.
Рояль:
А сердце на виду...
Tutti:
Стучит на выставке продажною моделью...
Рояль:
И подрядясь на черный час к безделью,
вкруг пальца ночь я обведу.
Tutti:
Ночь, зеркало и сад, три свечки и листочки,
уже бумажные, с помарками примет...
Рояль:
И возникает бытие из точки.
Tutti:
Которой – всею медью! – нет!
Рояль:
Но буду я любить описку, опечатку...
Tutti:
Которой нет!