Похороны стрелы - Алексей Куксинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В зале зажёгся свет, первое отделение закончилось. Прежде, чем возбуждённые зрители успели броситься к сцене, как это не раз бывало, Северин ускользнул за кулисы. Как ни странно, вместо усталости он ощущал душевный подъём и почти эйфорию. В гримёрке он выпил ещё один стакан воды, и стоял, утирая лицо полотенцем, когда в комнату ворвался донельзя взбудораженный директор.
– Успех, полный успех! – кричал он, воздев руки к потолку, под которым отвратительным грязным пятном нависла сопровождающая его сущность. Северин молча продолжил вытираться, морщась от прикосновения грубой ткани. Могли бы предоставить полотенце и помягче, думал он. Но зато это хоть чистое, в других местах не было и этого.
– В следующий раз нужно будет подумать об охране, – продолжал говорить директор, почти подпрыгивая, чтобы Северин его лучше слышал.
– Обязательно, – Гемма, как всегда пришла ему на помощь, возникнув из-за спины директора. – Как насчёт ветеранов Легиона? У нас неплохие связи среди их руководства.
Здание «Лютни» не было оборудовано электрическим звонком, поэтому, когда в коридоре зазвонили в колокольчик, Северин вернулся на сцену. Там уже стояли венский стул и невысокий столик, на котором горой были насыпаны записки с вопросами из зала. Сначала служитель театра обносил зрителей маленькой корзинкой, которая заполнилась бумажками уже на третьем ряду, поэтому всякий раз, как записки начинали валиться через край, он просто подходил к столику и высыпал на него содержимое корзинки. Северин поудобнее сел на стул и вытащил из груды первую записку.
Таких записок он в своей жизни видел тысячи. Во всех странах, где ему приходилось выступать, людей интересовали одинаковые проблемы – будущее, здоровье, дети, деньги. За час, который длилось второе отделение, Северин не ответил и на десятую часть записок. Он знал, что большую часть денег принесут индивидуальные клиенты, которые завтра же побегут записываться к нему на приём, впечатлённые его работой в зале. Он действительно считал, что помогает людям, но помощь эта скорее психологическая, как плацебо. Несмотря на то, что он говорил только то, что сообщали сущности, ни слова не добавляя от себя, информация не казалась ему особо ценной. Что толку, что давно умерший дядюшка просит простить его за какой-то проступок, совершённый сорок лет назад? Или матрос, утонувший во время шторма, говорит, что ему сейчас хорошо и спокойно, и вряд ли эта информация принесёт реальную пользу его родственникам. Конечно, иногда с помощью сущностей Северин мог отыскать пропавшую вещь, или сказать, жив разыскиваемый человек, или нет, а иногда почти точно разыскать место захоронения, но такие интересные случаи попадались нечасто, в большинстве случаев Северин выполнял обязанности простого телеграфиста, принимающего и передающего сообщения для людей, которые не знают азбуки Морзе.
После сеанса он сидел в гримёрке, потягивая приготовленный директором жидкий чай. Гемма с Антоном куда-то исчезли, зная, что после выступлений он любит побыть в одиночестве. Директор за дверью сдерживал толпу, желающую попасть внутрь, но Северин знал, что спустя полчаса, после многократных напоминаний, что он не желает никого видеть и ни с кем общаться не будет, все разойдутся. Постепенно шум за дверью стихал, пока не пропал совсем. Северин продолжал сидеть, согревая в ладонях пустой стакан. В такие минуты бездействия его одолевали воспоминания, картинки из прошлого мелькали перед ним, как в немом кино. Он помотал головой, чтобы отогнать навязчивые мысли. У человека его профессии прошлого быть не может. У него не может быть ни родителей, ни детства, ни юности, ни знакомых, которые могли бы рассказать о начале его карьеры. Он должен, как Афина Паллада из черепа Зевса, появиться на свет уже взрослым, в полном расцвете своего проклятого таланта.
Он встал и надел котелок, захватил стоящую в углу трость и вышел из комнаты. Коридор был тёмен, лишь в дальнем конце светилась одинокая лампочка, и он пошёл к ней, как большой, разучившийся летать мотылёк. Театр был пуст, как копилка банкрота, шаги гулко отражались от тёмных стен. Северин вышел на улицу, захотелось курить. Он похлопал себя по карманам, но трубка осталась в номере. Заметно похолодало, и он пожалел, что не взял пальто. Полная луна освещала узкие улочки. Северин решил идти в гостиницу другой дорогой, через Кафедральную площадь, мимо Замковой горы и вниз по Большой. Колокольня, освещённая тусклым светом фонарей, перекрывала вид на башню Гедимина, мимо, опустив голову, цокала лошадь, запряжённая в какой-то древний тарантас. Северин перешёл на другую сторону, где светились вывески нескольких кафе. Он подумал, а не пропустить ли пару рюмок коньяку перед сном, но перед самыми дверями в лицо ему пахнуло табачным дымом, он представил саму атмосферу этого места, скопище людей, пьяный гам, который так любили сущности, и заходить не стал. Едва не споткнувшись на брусчатке, он прибавил шагу. Любоваться архитектурой при свете уличного освещения было не самой лучшей идеей, то же самое, что осматривать залы Лувра с зажжённой спичкой в руках. Дорога к гостинице показалась ему длиннее, за каждым углом поджидала темнота. Проехал автомобиль с выключенными фарами, потом ещё один. Северин осматривал фасады, ему показалось, что он проскочил нужный ему дом. Пешеходов не было, только в закоулках трепыхались серые тени. Северин едва сдерживался, чтобы не побежать, как вдруг заметил знакомую вывеску «Италии». Распахнув дверь, он постоял, опираясь на неё спиной и переводя дух под удивлённым взглядом портье. Тот кивнул Северину и протянул ключ от номера.
3
Первое воспоминание из его детства – звуки дождя по крыше, ласковые руки матери. Он не помнил, сколько ему было лет, всё остальное он помнилось очень хорошо, вплоть до расположения комнат в их старой квартире. Передняя, гостиная, длинный коридор, направо комната его матери, цветы в горшках, голубые обои, фортепиано, налево
