Светила - Элеанор Каттон

Ибо планеты сместились на фоне вращающегося звездного шатра. Солнце продвинулось на одну двенадцатую по наклонному колесу своего эклиптического пути, и с движением этим наступает новый миропорядок и меняется угол зрения. При Солнце в Козероге мы были замкнуты, взыскательны, возвышенно-отстраненны. Обращаясь к человеку, мы пытались раз и навсегда дать ему определение; мы оплакивали его недостатки и оценивали его таланты. Мы и вообразить не могли, каким он стал бы, если б поддался искушению предать собственную природу – или, еще лучше, предал себя безо всякого искушения. Но истина бывает не иначе как относительной, и небесные взаимозависимости состоят из подвижных колесиков, колеблющихся осей и вращающихся дисков; эта точная, как часы, оркестровка с каждой минутой меняется, ни разу не повторяясь, ни на миг не прекращаясь. Мы уже не прячемся в уединенных воспоминаниях о прошлом. Мы глядим вовне, сквозь иллюзии собственных убеждений; мы видим мир таким, как желали бы его усовершенствовать, и воображаем, что живем в нем.

Овен в третьем доме

Глава, в которой Те Рау Тауфаре ищет работу, а предложения Левенталя встречают резкий отпор.

Дойдя до редакции газеты на Уэлд-стрит, Те Рау Тауфаре обнаружил, что дверь открыта и приперта стоячей вешалкой, а изнутри доносится посвистывание. Он вошел, не стучась, и проследовал через цех в мастерскую в глубине здания, где издатель Бенджамин Левенталь за реалом набирал понедельничный выпуск «Уэст-Кост таймс».

В левой руке Левенталь держал стальную верстатку размером примерно со школьную линейку, правой рукой отбирал и ловко составлял вместе крохотные брусочки литер, нарезками вверх, вдоль нижней стенки верстатки, – чтобы справиться с этой задачей, ему приходилось читать не только справа налево, но и в обратном порядке, ведь набранный текст представал в зеркальном и перевернутом отображении. Набрав строку, он одним быстрым движением переставлял ее на наборную доску, плоскую стальную форму размером чуть больше газетного листа; под каждой строкой, отделяя одну от другой, он вкладывал тонкие свинцовые пластинки и время от времени – рельефную медную линейку для жирного подчеркивания. Переставив последнюю строку текста на наборную доску, он прилаживал деревянные заключки по краям формы с помощью молоточка: ведь литеры должны сидеть плотно. Затем выравнивал поверхность набора с помощью доски два на четыре, чтобы каждая литера крепилась на одинаковой высоте. Наконец, он окунал ручной валик в чернила и покрывал весь набор тонкой глянцевито-черной пленкой – работал он быстро, чтобы чернила не успели высохнуть, – и клал поверх трепещущий газетный лист. Левенталь всегда печатал первую корректуру вручную, чтобы проверить текст на наличие ошибок, прежде чем «спустить» на машину, – хотя, будучи тем еще перфекционистом, редко допускал ошибки по невнимательности либо небрежности.

Издатель тепло поприветствовал гостя.

– Сдается мне, мистер Тауфаре, мы не виделись с той самой ночи, как потерпел крушение «Добрый путь», – промолвил он. – Может ли такое быть?

– Да, – равнодушно обронил Тауфаре. – Я был на севере.

Он скользнул взглядом по реалу: по наборной кассе со шрифтами, по бутылочкам с чернилами и щелоком, кистям, пинцетам, молоточкам, наборам свинцовых и медных литер, по вазе с крапчатыми яблоками и фруктовому ножу.

– Только вернулись, да?

– Нынче утром.

– Что ж, могу предположить почему.

– Как это вы можете предположить? – свел брови Тауфаре.

– Так ведь сегодня ж вдовицын спиритический сеанс! Я угадал?

Тауфаре помолчал минуту, по-прежнему супя брови. И наконец подозрительно осведомился:

– Что такое сеанс?

Левенталь усмехнулся. Отложил верстатку, пересек комнату, взял воскресный выпуск газеты, что лежал свернутым рядом с умывальником.

– Вот, – проговорил он. Развернул газету, ткнул перепачканным в чернилах пальцем в объявление, напечатанное на второй странице, передал номер Тауфаре. – Вы непременно приходите. Не на сам сеанс – туда по билетам пускают, – но на фуршет перед сеансом.

Объявление занимало две колонки. Напечатано оно было жирным парангоном[49] – кеглем, что Левенталь обычно использовал только для флаговых заголовков и важных рубрик, – и обведено броской черной рамочкой. Заведение «Удача путника», владеет и распоряжается которым миссис Лидия Уэллс, прежде проживавшая в Данидине, вдова Кросби, впервые откроется для публики нынче вечером. В честь этого события миссис Уэллс, знаменитый медиум, изволит устроить дебютный сеанс для избранной аудитории; билеты распределяются по принципу «первым пришел – первым обслужен»; однако сеанс предваряется «напитками и размышлениями» для людей широких взглядов: их всех призывают прийти, настроившись на объективное, непредвзятое восприятие.

Что до последнего – легче сказать, чем сделать! В газете говорилось, сеанс ставит целью уловить посредством чрезвычайно чувствительного инструмента (самой мисс Уэллс) некие вибрации духа, изучение которых открыло бы канал между нашим миром и иными сферами, тем самым установив контакт с мертвыми. В пределах же широкой категории мертвецов миссис Уэллс выказала исключительную привередливость и исключительную самонадеянность в своем выборе: она замыслила призвать тень мистера Эмери Стейнза, который так и не возвратился в Хокитику и чье тело, спустя пять недель отсутствия, так и не отыскалось.

Вдова не уточнила, какие вопросы она собирается задать призраку мистера Стейнза, но все полагали, что она, по крайней мере, всенепременно спросит, какой именно смертью он умер. Любой медиум, который не зря свой хлеб ест, вам скажет: дух убитого обычно куда более словоохотлив, нежели дух, покинувший этот мир покойно и мирно, – а надо ли уточнять, что Лидия Уэллс хлебушек кушала не даром.

– Что такое сеанс? – повторил Тауфаре.

– Да чушь несусветная, – охотно пояснил Левенталь. – Лидия Уэллс раструбила по всей Хокитике, что собирается пообщаться с духом Эмери Стейнза, и больше половины города поверило ей на слово. Спиритический сеанс сам по себе – это просто-напросто спектакль. Она впадет в транс – как будто с нею припадок приключился или, там, истерика, – произнесет несколько слов мужским голосом, или сделает так, чтобы шторы неожиданно заколыхались, или заплатит мальчишке пенни, чтоб влез по трубе и крикнул что-нибудь в дымоход. Это все дешевая театральщина. Но все, конечно же, разойдутся по домам, свято веря, что пообщались с призраком. Так где вы были-то?

– В Мафере, – отозвался Тауфаре. – В Греймуте. – Он все еще хмуро взирал на газету.

– Там, полагаю, о мистере Стейнзе ничего не слышали?

– Нет.

– Вот и здесь тоже нет. Боюсь, надежды почти не осталось. Но может, нынче вечером какая-нибудь зацепка появится. Видите ли, настоящий повод для подозрений – это уверенность миссис Уэллс в том, что мистер Стейнз действительно мертв. Если она это знает – то откуда бы, и что еще ей известно? О, последние две недели люди только и делают, что языками чешут. Я этот фуршет ни за что на свете не пропущу. До чего ж досадно, что мне билета не досталось.

Ибо вдова сочла нужным ограничить доступ на свой сеанс лишь семью персонами: дескать, семь – это магическое число, с намеком на темные тайны; и Левенталь, явившись к «Удаче путника» поутру, где-то без пятнадцати девять, к вящему своему сожалению, обнаружил, что эти семь мест уже заполнены. (Из соумышленников «Короны» только Чарли Фросту да Харальду Нильссену удалось разжиться билетами.) Левенталь, заодно с десятками других разочарованных, вынужден будет удовольствоваться «напитками и размышлениями» и уйти до официального начала сеанса. Он попытался перекупить билет за двойную цену у одного из счастливчиков, но безуспешно. Фрост и Нильссен – оба ответили решительным отказом, хотя Нильссен обещал впоследствии рассказать о событии сколь можно подробнее, а Фрост предложил Левенталю загодя помочь ему разработать стратегию рекогносцировки.

– Цена три шиллинга, оплата на входе, – сообщил Левенталь, на случай, если Тауфаре не умеет читать и скрывает это.

– Три шиллинга? – Тауфаре вскинул глаза. Развлечение на один вечер в жизни не стоило таких денег. – За что?

Левенталь пожал плечами:

– Вдовица знает, что может любую цену заломить, и ровно это и делает. Может, бренди эти деньги окупит, если пить по-быстрому; напитки там подаются без ограничений. Но вы правы: это сущий грабеж. И уж конечно, каждый второй бьет копытом – как бы с Анной словечком перемолвиться. Вот кто гвоздь программы-то, вот где главная приманка! Вы же знаете, она вот уже три недели как сидит в «Путнике» почти безвылазно. Одному Господу ведомо, что там внутри происходит.