Школа обольщения - Джудит Крэнц

— Ха! — насмешливо и ехидно воскликнула Вэлентайн.

Когда принесли бумаги, она прочитала их букву за буквой со скепсисом, тем знаменитым французским скепсисом, что вошел в историю. Но она убедилась, что все без подвоха. Спайдер тоже удостоверился, что подводные камни отсутствуют, и они наконец поставили свои подписи.

Как только оба ушли, Джош Хиллмэн велел секретарше не подзывать его к телефону. Ему, судя по опыту, понадобится сейчас полчаса, а то и больше, чтобы разыскать Билли Айкхорн и сообщить ей, как обстоят дела, убедить, что, какие бы усилия он ни прилагал, что бы ни говорил, эти двое не пожелали подписать контракт, пока он не элиминирует обидный пункт. Он прикинул: чтобы убедить ее, что пункт о расторжении оказался не так уж и нужен, потребуется еще минут десять, но ему это удастся. Он мог убедить кого угодно и в чем угодно. По крайней мере, так он думал до сегодняшнего дня. «Merde», сказал он себе, улыбнувшись воспоминанию, и велел секретарше соединить его с Билли как можно скорее.

Вернувшись вечером к себе в номер, Вэлентайн нашла на журнальном столике низенькую корзинку, из тех, что плетут в Ирландии. Поверх зеленого мха словно вырастали высокие стебли семи белых орхидей, одни были полураскрыты, другие еще в бутонах. Сама весна пришла к ней, явив трогательное милосердие. На сопроводительной карточке было написано:

С самыми смиренными извинениями за сегодняшние осложнения. Надеюсь, после отбытия положенного мне наказания я получу разрешение пригласить вас на ужин.

Джош Хиллмэн

Вэлентайн мгновенно простила его, но она простила бы его дважды, если бы знала, каких трудов стоило ему произнести слово «осложнения», когда он делал заказ продавцу в магазине Дэвида Джонса, лучшего хозяина цветочной лавки в Лос-Анджелесе. Пока оба клиента пили кофе в приемной секретарши, Джош заказал орхидеи по телефону сразу после того, как Вэлентайн и Спайдер обнаружили в контрактах пункт об увольнении.

Той же ночью, в три часа, когда Спайдер еще не спал, в дверь его номера тихонько постучали. На пороге, кутаясь в темно-синий халат, стояла удрученная Вэлентайн. Он провел ее в комнату, усадил в кресло и с тревогой и волнением спросил:

— Ради бога, что случилось, Вэл, ты плохо себя чувствуешь?

Она была похожа на испуганное дитя: в больших зеленых глазах, лишенных привычного обрамления из густой черной туши, стояли невыплаканные слезы, даже буйные кудри, казалось, подрастеряли былой задор.

— Ох, Эллиот, я так испугалась!

— Ты, дорогая? Можешь представить, что испытал я!

— Я хочу сказать, как ты себя сегодня вел… Ты был таким нахальным, самоуверенным, так дерзок с Билли.

— А ты чуть было не выскочила из кабинета этого юриста, готова была исчезнуть, как дым. Я никогда не видел, чтобы ты так злилась, даже на меня.

— Я все еще не понимаю, что произошло. Стоит мне заволноваться, и я уже ничего не соображаю. Но, Эллиот, я сейчас лежала в постели и думала, и я поняла, что мы пара законченных проходимцев. Я никогда в жизни не делала закупок для магазина, но достаточно много работала с закупщиками, чтобы понять, что у них за спиной многие годы учебы. А ты… ты ничего не понимаешь в розничной торговле. Ничего! Когда Билли позвонила, я так взбесилась, что попросила луну с неба, потому что мне нечего было терять, а теперь я получила эту луну и до смерти боюсь потерять ее. Эллиот, что мы здесь делаем?

Стоя перед ней на коленях, он осторожно встряхнул ее и, взяв обеими руками за шею, повернул ее голову так, чтобы она смотрела ему прямо в глаза:

— Глупенькая моя Вэлентайн! У тебя типичная ночная хандра третьего часа. Тебе когда-нибудь говорили, что нельзя думать о серьезных вещах в три часа утра? — В ее глазах он прочел нежелание утешаться таким объяснением. Он заговорил серьезнее: — Теперь послушай, Вэлентайн, по-моему, у нас на двоих хватит и вкуса, и воображения провернуть это дело. Ну и что, что мы никогда не торговали одеждой? Наша работа — мода, помни это. Ты моделируешь одежду, чтобы женщины выглядели лучше, чем они есть на самом деле; я фотографирую, чтобы они казались красивыми. Мы оба иллюзионисты — лучшие из них! Нам нужно только время, чтобы вникнуть в дело, и затея с «Магазином грез» пойдет на лад. Я знаю!

— Если бы все было так просто. — Она по-прежнему глядела унылым взором. — Здесь, в Калифорнии, мне все незнакомо. Я чувствую себя, как рыба, вытащенная из воды, — мне страшно. А как ты говорил с миссис Айкхорн, Эллиот?! Я боюсь. Ты не представляешь, как с ней обращаются на Седьмой авеню. Как с богиней… и не только там — везде. Сегодня она проглотила это, но завтра может изменить свое отношение к тебе. Она может быть безжалостной. Не забывай, что произошло, когда она пожелала увидеть мои платья, а я не хотела их показывать.

— Вэлентайн, ты когда-нибудь слышала старое доброе американское выражение «киской поцарапанный»?

— Нет, но можно догадаться, что имеется в виду. — Вэлентайн впервые за день улыбнулась.

— Вэл, дорогая, постарайся понять. Некоторых киска оцарапала с самого рождения, с кем-то это случается в жизни позже, с кем-то никогда. Я с детства был кум королю, я никогда не знал, что это такое, когда женщина выпускает коготки, пока не встретил Хэрриет Топпинхэм. А когда я не дал ей позабавиться, она меня уничтожила. («Он не упомянул Мелани Адамс», — подумала Вэлентайн.) У Билли Айкхорн есть все задатки самой когтистой в мире киски, если она ею уже не стала. Я не дам ей царапаться. Это вопрос не только гордости или отмщения. «Тебе это даром не пройдет». Это затрагивает самую глубинность моего существа. Для меня ни работа, ни контракт, ни успех не значат ничего, если придется иметь дело с царапающейся хозяйкой.

— Я тебя понимаю, Эллиот. Но это значит, ты вынужден будешь противостоять ей, постоянно будешь с ней в контрах, станешь оспаривать все, что она делает, и выводить ее из себя, ведь так?

— Нет. Однако ты права: для первого дня я слишком переборщил.

— А если это случится и во второй, и в третий день? Эллиот, она так богата!

— Если начнешь думать о ее деньгах, детка, ты погибла. Ты не сможешь общаться с ней как с человеком. Не сможешь говорить с ней прямо, ибо перестанешь иметь дело с реальным человеком. Да, она очень, очень богата, она построила себе магазин, который, может быть, никогда не вылезет из долгов, как бы мы ни пахали, и она уверяет себя, что она — творческая личность, и по-королевски правит своими рыцарями, словно Мария-Антуанетта своей молочницей. Но она не Голда Меир, не Барбара Джордан, не королева Елизавета и не мадам Кюри. Если ты начнешь подсчитывать ее доходы, это парализует твое воображение, ибо это все равно что представлять, как далеко от нас до ближайшей звезды или как мала Земля в объятиях Млечного Пути. Билли Айкхорн — человеческое существо женского рода. Она какает, она трахается, она писает, она пукает, она ест, она плачет, у нее есть эмоции, она сердится, волнуется из-за того, что стареет, она — женщина, Вэлентайн, и, если я хоть на минуту забуду об этом, я не смогу иметь с ней дело. И ты тоже.