Горбун - Вероника Кузнецова

— Ладно, не морочь мне голову. Хансен ещё вернётся, или он ушёл насовсем?

— Зачем ему возвращаться?

— Дура.

— Почему?

— Наконец-то понравился мужик. Так хватай его и держи покрепче. Я специально уехала, чтобы не мешать, а ты не могла этим воспользоваться! Любезничай теперь с Дромадёром, пока он тебя не придушит где-нибудь в тёмном закоулке!

— Что ты говоришь?!

— Упустить такую возможность!

— Довольно об этом. Не могла же я пригласить его, на ночь глядя.

В трубке раздался громкий вздох.

— Другого от тебя и не ждала, — призналась Ира уже спокойнее. — Дело твоё. Новый замок хоть надёжный?

— Такой же, как старый, только работает хорошо.

— Если уж меняешь замок, то почему не купить получше?

— Зато вставлять легче, — ответила я с видом знатока. — Как там Нонка?

— Догадалась остановиться в отеле, — сообщила Ира.

На том разговор и закончился. Я положила трубку, внесла телефон в гостиную и долго, бессмысленно смотрела на него. Идиотский замысел Иры познакомить нас с Хансеном поближе не произвёл на меня никакого впечатления, потому что таким образом удержать человека и выйти за него замуж можно было только по её мнению. Меня мучило, что не звонил горбун. Если он давно уладил все дела и до завтрашнего дня никуда не уедет, то почему не звонит? Я была бы очень рада, если бы он сказал, что поход с его дядей на ипподром отменяется, но сидеть вот так весь вечер и гадать, позвонит горбун или не позвонит, было тягостно.

Чтобы не терять времени даром, я достала тетрадь и продолжила свою повесть, а уж если я чем-нибудь увлекусь, оторваться от работы мне бывает очень трудно. Я забыла обо всём, даже о дяде горбуна, но тут вновь затрещал телефон. На сей раз это был удручённый своей болезнью писатель.

— Какие новости, Жанна? — спросил он.

— Приходил Хансен, — объяснила я, стараясь выражаться как можно точнее, чтобы сэкономить время. — Яд был подсыпан в кофе, но кроме этого они ничего не выяснили. Звонила Ира. У неё тоже всё в порядке.

— А мне звонила Нонна, — сказал Ларс. — Жаль, что такие милые женщины не любят друг друга.

— Очень жаль, — согласилась я, а сама подумала, что не Ларсу бы на это сетовать.

— Леонид звонил?

— Нет.

— Жанна, почему он всё время говорит о какой-то тетради, которую вы должны ему показать? Помню, вы пробовали сочинять. Разве вы ещё не забыли своё увлечение?

— Забыла, — ответила я. — Но Леонид не забыл и требует от меня что-нибудь почитать.

— Не советую, — предостерёг меня датчанин. — Вы сочиняли не так уж плохо, можно сказать, что даже хорошо для любителя, но Леонид привык писать критические статьи и не стесняется высказывать своё мнение, если что-то оказывается ему не по вкусу. Боюсь, он не учтёт, что вы не профессионал, и не сдержится, а вам будет очень обидно. И пожалуйста, Жанна, будьте осторожны и никому не открывайте дверь. Слышите? Никому!

— Конечно, Ларс.

На душе у меня был беспросветный мрак. Только что я наслаждалась своим замыслом. Разрабатывала отдельные части повети, исправляла неточности, вставляла дополнения, а после совета Ларса у меня оставалось единственное желание — выбросить тетрадь в мусорный ящик. Неужели нельзя оставить в покое и меня и моё увлечение? Почему я не могу, как все нормальные люди, тихо и безобидно тратить своё свободное время на то, что мне нравится? Я же ни к кому не лезу со своей повестью, но почему-то теперь не только горбун, но и Ларс не дают мне вздохнуть свободно, один из злого любопытства, а второй из самых добрых чувств. И, как это обычно бывает, проявление добрых чувств оказалось гораздо болезненнее злого любопытства.

— А как вам моя повесть? — спросил Ларс. — Вы уже начали её читать?

Мне этот вопрос был неприятен. Унеся свой перевод, горбун поставил меня в очень неловкое положение, и я почувствовала, что злость на него, появившаяся после убеждений держать мою тетрадь подальше от его насмешливых глаз, возросла во много раз.

— Мне было досадно, что Леонид передал вам перевод, — объяснил Ларс. — Я боюсь, что он перевёл одну из самых моих неудачных повестей, и не хотел бы, чтобы по ней вы судили о моих книгах, но, раз так получилось, скажите ваше мнение.

— Леонид перевёл её на английский, — пожаловалась я. — Боюсь, мне не удастся её прочитать.

— Хорошо, если не удастся, — сказал датчанин. — А вдруг вы её прочтёте, и она вам не понравится? Ну, что же, желаю удачи. Завтра утром перед отъездом я вам позвоню.

Положив трубку, я первым делом убрала тетрадь в стол, где у меня уже лежал портрет горбуна. Как ни была я расстроена, я всё же не удержалась от искушения ещё раз на него взглянуть. Мне хотелось вернуться к приятным воспоминаниям о той радости, том подъёме духа, которые я испытывала, рисуя этот портрет, ну и заодно проверить, не заметила ли я за последнее время чего-нибудь нового в лице горбуна, что не отразила в портрете. С этой же целью я рассматривала рисунок и сегодня утром, и вчера вечером, и вчера утром. Как я и ожидала, ничего нового и неожиданного портрет мне не открыл и, насмотревшись на него вдосталь, я задвинула ящик стола.

Настроение не улучшилось, напротив, я с отвращением вспоминала радостное оживление, почти восторг, с которым до разговора с Ларсом я думала о своей повести и своих героях. И прежде, при разработке других сюжетов, у меня бывали неожиданные переломы в своём отношении к работе, при которых мне то казалось, что повесть получится интересной, захватывающей, чуть ли не талантливой, то наступал период жесточайшего разочарования, и череда тёмных и светлых периодов в моей жизни следовала непрерывно, не оставляя места для равнодушия. Однако от чужого отношения к моим творениям мои чувства страдали только во второй раз в жизни, причём оба раза из-за Ларса, уважаемого и известного писателя, высказывающего своё мнение достаточно прямо, несмотря на старание сгладить неутешительный смысл слов. Как же я жалела, что когда-то отдала на его суд свои любимые повести! Сочиняла бы для души, незаметно для окружающих, недоступная для их критики, только потому, что это увлечение скрашивает мою жизнь. Тогда Ларс не лез бы ко мне с предостережениями, потому что сам бы не знал, плохи или хороши мои творения и достойны ли они прочтения.

Чтобы не поддаваться отчаянию, я открыла "Мёртвое озеро" и заставила себя углубиться в книгу, не допуская посторонних мыслей. В таком состоянии меня застал телефонный звонок. Это был горбун, не нашедший ничего лучшего, чем уловить недостатки в моём голосе и с цепкостью Иры выспрашивать о причине моей грусти. На этот раз, видите ли, я не рявкала, а была грустна.