Шипка - Иван Курчавов

— Которые плачут, ваше благородие, они, значит, душу успели сгубить! — пояснил рябой солдатик. Даром времени он не терял, а раз за разом стрелял но редуту, по появлявшимся там красным фескам. — Ваше благородие, а меня тож убили! — успел крикнуть он. Жабинский увидел, как поникла рыжая голова солдатика и как он захрипел, пуская ртом кровавые пузыри. Жабинский снял кепи и перекрестился.

Что делать дальше, он все еще не знал и стал ждать приказания свыше.

Оно поступило в ближайший час. Генерал Гурко решился на повторение атаки, подкрепив ослабленные полки свежими силами. А чтобы атака была одновременной, дружной и действенной, он придумал необычный сигнал в девять выстрелов: первые три выстрела сделает артиллерия левой колонны, потом три своих даст средняя, и завершит правая колонна. Жабин-ский уже меньше верил в успех новой атаки, но луч надежды в нем еще теплился: не всегда и все сразу получается. Старался припомнить выигранные сражения, вспомнил о недавнем поражении в Малой Азии Мухтар-паши, который сдался с тремя дивизиями. Неужели здешний командующий Ахмет-Хивзи-паша устоит и после второй атаки? Все может быть: Осман-паша удержался в Плевне даже после третьего штурма.

На подмогу прибыли измайловцы, тоже шедшие в колоннах и тоже изрядно потрепанные еще в пути. Жабинский встретился с офицерами, сказал, что гренадеры полны решимости взять Большой редут, поблагодарил за скорую выручку и стал ждать залпы, возвещающие о второй атаке вражеских укреплений.

Они прогремели где-то далеко и глухо. Жабинский решил, что так должно и быть: сначала три глухих, потом три слышнее и снова три глухих. Но насчитал и девять, и десять залпов, и еще, и еще. Нонял, что произошла какая-то путаница и что надо Поднимать людей на приступ. Он медленно встал, оглядел ряды гренадеров, перемешавшихся с измайловцами, крикнул: «Вперед, братцы!» — и побежал к редуту. Шквал огня осыпал бегущих с такой щедростью и так плотно, что роты не сделали полсотни шагов, как должны были залечь.

Жабинский бросился в примятый и пожелтевший кукурузник и плюхнулся рядом с унтером-измайловцем, с виду лихим немолодым человеком, темноглазым, с небольшими черными усиками и свежей, кровоточащей ранкой на лбу.

— Вы, ваше благородие, ко мне поближе, — предложил унтер-офицер. — Турку мы всегда обманем, на то он и турок, нехристь проклятая! — Унтер подтащил за плечи убитого и положил перед собой. На него он взгромоздил второго, худенького пожилого солдата, только что убитого пулей в голову, — Вот оЦи, желанные, и прикроют нас от нечестивых, — сказал унтер-офицер, как показалось Жабинскому. даже очень до-

вольным голосом, — Нам что? Нам, ваше благородие, до вечеру б продержаться. А вечером мы иль туды, иль обратно!

Жабинский хотел ответить унтер-офицеру, что гренадеры знают одно слово: «Вперед!» — и тотчас опомнился: это не так, в это может и не поверить обстрелянный солдат Измайловского полка, который успел многое увидеть и знает, что не всегда офицерская команда «Вперед!» означает движение вперед, что часто вслед за таким призывом начинается движение в обратную сторону.

Артиллерия била неумолчно с обеих сторон, заглушая на время истошные крики раненых. Санитары не успевали выносить их с поля боя, да и санитаров становилось меньше с каждым мгновением этого побоища. Жабинский вдруг вспомнил бабушку, которая благословляла его образом и говорила со слезами на глазах: «Жить тебе да радоваться всем земным радостям! Всегда помни, что означает твое имя: Владимир — владеть миром!» Мир для убитого невелик: три аршина земли. А на тебя умудрятся положить еще двоих… Володей миром, князь Жабинский!.. От таких мыслей ему стало холодно и совсем неуютно.

Он услышал за спиной громкие разговоры явно новых людей и оглянулся. К ним спешили саперы. Круглолицый и коренастый капитан заметил Жабинского и подполз к нему.

— Приказ генерала Гурко: помочь пехоте окопаться, чтобы не нести лишние потери, — коротко доложил он.

— А чем? — сконфуженно улыбнулся Жабинский. — В атаку мы пошли только с ружьями да патронами. Не думали, что гак получится!

— Будем окапываться тем, что окажется под руками, — сказал капитан. — Мои люди всему научат!

И действительно, не прошло и пяти минут, как саперы и пехотинцы стали лихорадочно окапываться: тесаками, котелками, ложками, штыками, острыми камнями и палками. Земля была податливой и пусть не совсем надежно, но прятала людей. Унтер-осрщер выкопал ямку рядом с трупами и пригласил майора.

— В ямке да за своими мертвыми ребятами мы как за каменной стеной, ваше благородие! — йевесело пошутил он.

— Пуль теперь не страшно, — отозвался Жабинский.

— А от снарядов бог милует! — дополнил унтер-офицер.

Большой редут продолжал посылать пули рой за роем. После стараний саперов потери уменьшились, крики раненых раздавались реже, но жертвы все еще оставались большими. Да и как им не быть, если турки находятся наверху и видят каждого русского солдата? Надежна ли неглубокая ямка, когда человек продолжает быть целью? Мелким жарким горохом разлеталась шрапнель, брызгались гранатные осколки. Как дол-

го все это будет длиться и когда наконец генерал Гурко догадается отдать приказ на отход лейб-гвард-ии и всех других частей от неприступного Горного Дубняка?

Впервые Владимир Жабинский подумал, что ему отсюда не выбраться. И тогда ему стало жаль себя: до боли, до спазм сердечных…

III

— Ваше благородие, позвольте…

Подпоручик Суровов сердито взглянул на солдата.

— Ты кто такой будешь? — грозным тоном спросил он.

— Из вашего взвода, ваше…

— Знаю, — прервал его Суровов. — Из каких слоев будешь, спрашиваю?

— Из мужиков я буду, ваше благородие, скот у барина пас.

— А я и скот пас у барина, и постройки ему возводил, тот же мужик, что и ты, — назидательно сказал подпоручик, — То, что генерал Скобелев в офицеры меня произвел — спасибо ему, а я мужик, как есть мужик. Так что если один на один — Игнатом меня называй, имя у меня такое. До ихнего благородия мне еще далеко, да и нет мне надобности в их ряды подаваться. Что у тебя?

— Я, ваше бла… Извини, Игнат, в привычку вошло на погоны смотреть и, коль на них звездочки, благородьем величать…

— Ладно, ладно, ты дело говори! — торопил Игнат.

— Про дело и сказать хочу. Смотрю это я на войну и часто вопрос себе задаю: почему мы с барабаном ходим? Да колоннами — под пули и гранаты турецкие. В колонну и дурак попадет, не то что умный!

— А что ты предлагаешь? — нетерпеливо спросил подпоручик.

— Колонны под носом турок строить — людей на убой вести, ваше… Игнат. Вон ту канавку рядом с шоссе видишь?

— Вижу, — ответил Суровов.

— Позволишь, мы туда и побежим. Пяток аль десяток. Не успеют турки выстрел сделать, а мы уже там… Все ж ближе к проклятому редуту будем!

— А потом?

— А потом еще штой-то приглядим. А лежать тут или колонной на турку идти — это все равно что охотником на тот свет вызваться!

Подпоручик Суровов не знал военных уставов, а точнее будет сказать, что он их не видел в глаза. Давненько стал он думать о том, как нескладно и глупо ходить колоннами под сокрушающий огонь крупповских орудий и дальнобойных ру-

жей. Под Плевной эти колонны оставили тысячи убитых и раненых, под Горным Дубняком — то же самое. Но порядок был установлен много лет назад и считался нерушимым. А для чего? Чтобы красиво идти на турок и сотнями умирать? Пользы-то никакой! Так случилось, что батальон, в котором служил Игнат, понес меньшие потери, но и они порядочны: в роте уже не осталось ни одного офицера. Ротный, которого полчаса назад несли на перевязку, успел крикнуть: «Командуй, братец, и побеждай во имя царя и отечества!» А как побеждать? Построить остатки роты в колонну и вести на редут? Интересно, сколько шагов они пройдут и на каком по счету придется упасть: на десятом или пятнадцатом? Да если бы еще с пользой упасть, а то так, ради красивого марша! Какая уж тут красота: вести людей на верную и бесцельную гибель!

— Совет твой дельный, — сказал, все обдумав, Игнат. — Забирай вон тот десяток, что лежит у сломанного бука, и мчись до канавы. Я буду следом!

Солдат пополз к буку, коротко разъяснил свое намерение товарищам, показал в сторону подпоручика и, неловко согнувшись, побежал к канаве у шоссе. За ним побежало до десятка солдат. Турки открыли с редута огонь, но успели уложить на землю одного, остальные сумели добежать до места. Солдат поднял над канавой шапку и помахал взводному: мол, тут я, теперь не задерживайтесь и вы, ваше… Игнат!

Суровов вдруг подумал, что его накажут за самовольни-чапье, что высокое начальство не потерпит такого грубого нарушения строгих военных правил. Но сомнение было кратковременным: если будет удача — кто тогда станет наказывать, а если убьют — кого наказывать! Он подполз к унтер-офицерам и посоветовал следить за его сигналами: когда он помашет саблей — можно бежать и им, пригнувшись и быстро, это наверняка спасет от больших потерь. Он отобрал дюжину солдат, пояснил, что ему желательно, и побежал в сторону канавы. Над головой просвистели турецкие пули, позади кто-то застонал, кто-то испуганно позвал санитара, но Игнат уже был в канаве и упал рядом со знакомым смекалистым солдатом. Суровов вынул шашку и покрутил ею в воздухе. Не прошло и десяти минут, как новая группа солдат примчалась к канаве, а за нею еще одна, еще один десяток. Подпоручик убедился, что всУ время перебежек рота потеряла лишь полдюжины человек, а иди она колонной — недосчиталась бы полсотни.