Будни и праздники - Николай Бондаренко

Он посмотрел на часы. Три минуты девятого. Пора. Вышел из кабинета во двор.

В дальнем углу напротив гаража — между двух длинных скамеек была вкопана в землю столитровая металлическая бочка без верха. Это место считалось курилкой. Сейчас здесь собралось человек двадцать, и до Самусенко доносились шутки, смех, восклицания.

При его появлении смех смолк. Люди поднимались со скамеек, бросали в бочку окурки.

— Здравствуйте, Александр Иванович!

— Приветствуем!

— Доброго здоровьичка!

Самусенко, не отвечая на приветствия, спросил резко, отрывисто:

— Почему не работаем?

— Перекуриваем, — ответил кто-то.

— Что значит — «перекуриваем»?! После чего это вы перекуриваете?! Во сколько начало рабочего дня? Прокидин! Я тебя спрашиваю.

Прокидин, маленький, востроглазый мужичок с красным лицом, прогнусавил:

— Да мы наверстаем, Александр Иванович!

— Знаю, как вы наверстаете. Наработаете на копейку, а драть горло будете на рубль, — он еще сильнее запрокинул голову. — Ну! Сколько раз повторять? Кончай перекур!

Люди разбрелись по двору, одни бурча и ругаясь, другие посмеиваясь.

— Деды! Эй, деды! — кричал Самусенко через минуту. — Ну-ка, подите сюда!

Приблизились три деда: дед Шаблюк, дед Вознюк и дед Нурпеисов. Хотя их и прозвали дедами, но едва ли старшему из них исполнилось шестьдесят. Числились они разнорабочими, то есть выполняли на участке всю «черную» работу: грузили, разгружали машины, убирали территорию, наводили порядок на складе. Старшим у них был дед Нурпеисов, сожженный солнцем и ветром каракалпак с черными тонкими усиками на выразительном лице, в неизменной соломенной шляпе и клетчатой рубахе.

Уперев руки в бока, Самусенко ждал, пока деды подойдут ближе:

— Почему бокс не строится? А?

— Цементу нету.

— Могилову говорили?

— Говорили…

— А он?

— Да он, — замялся дед Нурпеисов, — сказал, что бокс может потерпеть.

— Ах, так!?

Но Самусенко уже не слушал дедов. Он увидел, что к конторе подходят Могилов и Сумароков. Набычившись, он двинулся к ним.

— Измогилов! Айда в кабинет! А ты, Васильич, погоди здесь немного.

Могилов — глава семейства из одиннадцати человек — был сухой, как щепка. На голове у него красовалась соломенная шляпа неопределенной формы и возраста. Он щурил большие печальные глаза, тер мясистый нос.

— Здравствуйте, Александр Иванович! Как здоровье?

— Ты мне брось свои штучки! Почему бокс не строишь? Почему цемент не достал!?

— Александр Иванович! Да я с углем провозился Все до грамма получил, можете проверить!

— Ты мне голову не морочь углем. Я тебя про цемент спрашиваю. Понял, ты, раззява!

— Александр Иванович! Я вас прошу!

— Тише, тише! Ишь, какой нервный!

— Я вас прошу меня никогда так не называть! — голос Могилова дрожал, из глаз, казалось, вот-вот брызнут слёзы.

— Раззява ты и есть!

Тот хлопнул несильным кулачком по столу:

— Я человек! Понятно? Человек! Я работаю на совесть. И если вы еще когда-нибудь…

— Ты чего кричишь?! — завопил на всю контору Самусенко — Я тебя про цемент спрашиваю, а не про твою совесть. Можешь оставить ее при себе.

— Вы, Александр Иванович, бесчувственный, вы — ненормальный, вы — злой, вы… — всхлипывающий Могилов выскочил из кабинета, оставив на столе тоненькую серую папку.

Самусенко ринулся следом за ним:

— Измогилов! Вернись! Немедленно вернись!

Но тот уже запрыгнул в свой кабинет и заперся с внутренней стороны на ключ. Самусенко забарабанил в дверь костлявым кулаком:

— Измогилов! Если через час цемента не будет, лучше не показывайся мне на глаза.

Потом выглянул во двор:

— Васильич, зайди.

Вошел Сумароков. Был он одного с начальником роста, но гораздо шире в плечах. На губах усмешка, черные бездонные глаза смотрят с вызовом, словно говорят: «Я тебе не Измогилов. Попробуй только повысить на меня голос, а тем более назвать как-нибудь не по-хорошему Я тебя так припечатаю к этому креслу, что до вечера не отскребешься. А попрекать меня нечего. Я не мальчик и сам знаю, когда и что мне делать. А подчиняться тебе — мне чертовски неприятно, ты и сам знаешь это. К тому же у нас с тобой и должности одинаковые, и оклады. Прорабы!»

— Так что там с бензовозом, Васильич?

— Да ничего особенного, Иваныч. Сломался.

— И надолго?

— Думаю, дней на десять.

— Что-нибудь серьезное?

— Дефицитные запчасти.

— А что с талонами на бензин?

— Нету талонов.

— А ведь были.

— Шоферы все сожрали.

— Так быстро?

— Ха!

— Ну, и что делать?

— Не знаю. Думай. Ты же — начальник. — В глазах Сумарокова промелькнуло злорадство.

— Тогда так — чтобы через час был бензин.

— Давай червонец — будет, — насмешливо улыбнулся Сумароков.

— А это видал?! — Самусенко показал ему кукиш.

— Что же мне — из своего кармана платить?

— Механик, — презрительно сощурился Самусенко. — Слесаришко ты, а не механик.

В большей степени Сумарокова оскорбить было нельзя. Он побелел и, тяжело дыша, обошел стол.

— Повтори, — тихо сказал он.

Самусенко понял, что переборщил, и взвизгнул:

— Уйди! Немедленно выйди во двор! Слышишь! — и схватился за телефонную трубку.

— Ах, ты, червяк! — закричал тут и Сумароков. — Чуть что — за трубку хватаешься! На испуг берешь?!

— Уйди, говорю!

— Червяк! Раздавлю!

В этот момент в контору вошли Борис и Дмитрий. При их появлении спорщики умолкли.

— Обсуждаете производственные проблемы? — не без иронии спросил Кайтанов. И добавил: — Не нужно споров, сейчас все уладится. Прежде всего знакомьтесь! Это наш новый прораб — Дмитрий Денисович Папышев. Прошу любить и жаловать.

Пока шел обмен рукопожатиями, Кайтанов уверенно уселся в кресло и даже поерзал в нем, словно проверяя его прочность.

— Так, — подытожил он с заметной жесткостью, глядя на Самусенко: — Опоровоз стоит, бокс не строится, Малявка слоняется по двору. В чем дело?

— Борис Аркадьевич! — взмолился Самусенко. — Не могу я с ними. Сил никаких нету…

— Ладно, объяснишь потом, — кивнул Кайтанов, но тут же многозначительно предупредил: — Разговор у нас с тобой будет особый. А пока… — он вытащил из кармана пачку талонов, перетянутых черной резинкой, и бросил ее через стол Сумарокову: — Опоровоз загрузить немедленно. А вечером доложишь, что бензовоз на ходу. Ясно? Все! Иди. Ты мне пока не нужен.

Сумароков хотел было что-то возразить, но только крякнул и, взяв талоны, вышел.

Кайтанов повернулся к Самусенко:

— Позови-ка мне Измогилова, а потом пусть Малявка зайдет.

Тем временем Дмитрий суммировал свои первые впечатления об участке.

Это был типичный участок средней руки. Во дворе стояло несколько вагончиков, возвышались два деревянных склада из почерневших досок. Между складами штабелями сложены ящики, черепица, здесь же бочки и трубы. По другую сторону примостилось с полдюжины мастерских. В дальнем углу — несколько раскуроченных механизмов — «гробы», сразу же определил Дмитрий. У забора куча угля, на ней спит чумазая собака, черная то ли по масти, то ли от тесного «контакта» с углем.

Контора представляла из себя небольшой одноэтажный домик. Штукатурка местами обвалилась, проглядывал бледно-желтый кирпич. Спланирован домик был нелепо — едва ли не половину площади занимал коридор, в который выходило несколько дверей, одна из них вела в кабинет начальника участка.

Кабинет — маленькая комнатушка, куда каким-то чудом втиснули два небольших стола, три стула и металлический сейф. Столы стояли буквой «Т». Вдоль стен, выкрашенных желтой и синей масляной краской, едва протиснешься. На окнах висят тяжелые синие шторы, отчего комнатка кажется еще меньше. На стене — графики, один из них — самый длинный — озаглавлен «ВЛ 220 кв Рыбхоз — Райцентр». Лишь несколько кружков и квадратиков обведены красным карандашом, что означает выполнение. На столе аккуратно разложены карандаши, ручки, стопки бумаги. Какой-то блокнот раскрыт посередине. Дмитрию бросилась в глаза надпись «Что сделать сегодня?», однако дата была трехдневной давности — видимо, Кайтанов давал таким образом Самусенко задание перед отъездом.

Осторожно вошел Могилов.

Кайтанов поднялся навстречу ему.

— Здравствуй, Илья Зотович! Как дом, семья, дети? Все нормально? Это главное. Спасибо, у меня тоже. Будет большая просьба: бери машину, грузчиков, мешки и — на бетонзавод. Я позвоню, цемент они дадут.

Могилов, готовившийся, видимо, к взбучке, прижал руку к сердцу:

— Мы сейчас, Борис Аркадьевич. Мигом. Минута — и цемент будет здесь.

Едва он вышел, в кабинет ввалился верзила, метров двух ростом и весом не менее шести пудов.