Вирикониум - Майкл Харрисон

Как это трудно — передать одновременность…

Пока Хорнрак грезил — как и Гробец по прозвищу Железный Карлик, старый друг королей и принцев, умирающий в тысяче миль от него на сто пятидесятом году жизни…

Пока Целлар и королева стояли в холодном тронном зале, глядя на север и перешептываясь сухими голосами, вспоминая старые времена…

Пока Фей Гласе и Эльстат Фальтор стояли вдалеке на пустоши и смотрели на Город, Бенедикт Посеманли раскинул руки, словно хотел принять падающую лодку в свои объятия. Он издал мрачный, глухой возглас, похожий на крик совы, и ветер унес этот звук в пустоши. «С возвращением!» — хотел крикнуть он, хотя неясно, к кому были обращены эти слова — возможно, к самому себе. В любом случае, выяснять было поздно. «Тяжелая Звезда» похоронила себя во вздутом куполе его груди, разворотила ее… и с глухим треском разломилась пополам.

Он вздрогнул, как раненый кит, мягко, почти по-женски вздохнул — от горя или от удовольствия?., и белое сияние вдруг хлынуло из всех его пор. В считанные минуты оно затопило яму, потом Город… и он преобразился на глазах. Казалось, его странные галереи и бумажные купола запылали изнутри.

Дрожа и понемногу слабея, это сияние растекалось по всей Земле. К тому времени, когда его волны пересекли горькие побережья Фенлена, оно было уже просто бледным маревом. Но оно проникало в самое сердце камней — и смывало все следы иной реальности. Оно захлестнуло руины Железного ущелья, где вот уже месяц среди белесых останков несчастного флота Эльма Баффина копошились огромные жуки-бронзовки. Перетекая через зубчатые стены остывшего Дуириниша, оно будило стражей, разгоняя их сны — долгоножек, что бродят по далеким фантастическим побережьям, деревьев, превращающихся в людей, и людей, превращающихся в геометрические фигуры. Оно неслось меж полуразрушенных контрфорсов Эгдонских скал. И когда волна прошла, чахлые дубравы на склонах снова опустели.

Почти невидимая, волна катилась по высоким перевалам Монарских гор, отмывая их до мерцающего льдистого блеска… и наконец перелилась через стены Пастельного Города, чтобы очистить его улицы от всех иллюзий… кроме чисто человеческих. Эти не исчезнут, наверно, никогда.

На далекой странной равнине Фей Гласе и Эльстат Фальтор ощутили его биение в своих венах… и отделились от прошлого.

— Эрнак сан Тенн! — ликуя, прокричал Фальтор. — Мы встречаемся в Саду Женщин! В полночь!

— Нет, — прошептала Фей Гласе — возможно, немного опечаленная этой потерей, — так много крыльев…

И повторила, видя, как это жестоко:

— Так много крыльев.

Они еще немного задержались там, среди полуразрушенных пирамидок и водораздельных хребтов, похожие на пару серых призраков, и Послеполуденные культуры постепенно возвращали их себе. Теперь мы можем оставить их навсегда.

Бенедикт Посеманли тихо корчился, словно пытался вытолкнуть из себя что-то еще. Все было сделано, оставалось лишь одно: умереть.

Великий авиатор застонал, напрягся… И личинки вдруг брызнули из его пор, словно их вытолкнуло взрывом, и посыпались в яму, иссыхая, как мертвые пиявки.

Он торжествующе закричал. Еще несколько минут свет бил из него — весь свет, который он поглотил в течение своего долгого заключения на Луне, вся его боль. Он тонул в блаженстве, распадаясь в его собственном сиянии. Слишком долго этот человек был вместилищем двух реальностей и их соединением. Теперь он отпускал их и, отпуская, покидал Землю.

Равнина темнеет. Мы видим ее словно издалека. Старый авиатор мертв. Небо медленно теряет цвет, поднимается холодный ветер; близится полночь. Таинственный Город мерцает на краю равнины, как тлеющие угли, тускнеет, становясь из белых пурпурными, потом красноватыми… И не остается ничего. На мгновение стая зависает над своей первой и последней цитаделью, образуя причудливую сеть в обсидиановом воздухе — последняя попытка найти общий язык с человеческим миром, пылающий символ на фоне темноты, бессмысленный, и все же полный значимости. С неба льется их трескучий гимн, ликующее песнопение пустошей вселенной. Энергия, до сих пор определявшая и направлявшая их существование, растрачена. Их положение в вещественном мире ненадежно, и жизнь уходит из них. Те, что выживут, станут обычными насекомыми. Им суждено вечно скитаться по равнинам, и они никогда не смогут развернуть крылья — потерянные, как все расы, что когда-либо приходили на Землю и чьи потомки теперь населяют Сердце Пустоши. Встречаясь, они будут долго глядеть друг на друга, словно пытаясь что-то вспомнить — или, уныло совокупляясь под черным дождем, внезапно застынут, похожие на замысловатые серебряные брошки, разбросанные по пустыне гетерами некоей исчезнувшей цивилизации…

Эпилог

Вирикониум.

Мучительно правильные сады и причудливое переплетение улиц, крепкий запах рыбы и раздавленных фруктов, ковром устилающих тротуары; пурпурные раны его цветов на лужайках Эрмитажа в Труа-Верте; его дворец, похожий на гигантскую раковину… Как можно назвать это одним словом?

Вирикониум.

Если вы обернетесь и посмотрите на него с предгорий Монар, то увидите, как он висит под вами, окутанный мантией тысячелетнего спокойствия. С гатей на Нижней Падубной Топи вы можете наблюдать, как он исчезает в ночи. Его история превращает его воздух в подобие янтаря, в котором он застыл, как древнее насекомое, как искушающая загадка. Легкие блики вспыхивают на сияющих многоярусных башен Минне-Сабы, на дуге Протонного Круга, невероятных шпилей и площадей квартала Аттелин. В лучах заходящего солнца горят, точно витражное стекло, анемоны и бессмертники на могилах тегиуса-Кромиса и карлика по прозвищу Гробец — его настоящего имени так никто и не узнает. Говорят, бессмертник вырастает лишь там, где лежат настоящие герои. И кто-то далеко, в тишине сумерек, читает вслух стихи Анзеля Патинса, городского поэта.

Вирикониум. Весна.

В Посюстороннем квартале снова начинают расцветать растения. Здесь больше не увидишь женщин, собирающих хворост. Трава со странным названием «амброзия» укроет все рухнувшие стены, все шрамы земли; ее стебли, уже облепленные черно-желтыми полосатыми гусеницами — ближе к лету они превратятся в нарядных темно-красных бабочек, что некогда считались символом Города. В Альвисе день-деньской дерутся галки, гнездящиеся в проломленном куполе умирающей обсерватории. В Полусветском квартале с центром на площади Утраченного Времени из створчатых окон выглядывают женщины, улыбаются и поднимают руку, чтобы пригладить свежевымытые волосы. Человечество заново заселяет невообразимые авеню Высокого Города. Разинув от удивления рот, оно таращится на невообразимые постройки Послеполуденных культур, тут же запросто опорожняя мочевой пузырь в их тысячелетние сточные канавы… и снова развешивает свои свежевыстиранные носки в Низах.

Зима Саранчи миновала. Только внезапное увеличение числа нищих на Приречном шоссе — некоторые из них обзавелись новыми уродствами — убеждает нас, что она была на самом деле, что мы когда-то слышали ее тихую песню, песню без рифмы, без чувств.

Мы слышали, что лорд Мункаррот встречается с холодной, как рыба, Чорикой нам Вейл Бан. Он перевез ее мать в свой дом в Минне-Сабе — по крайней мере ходят такие слухи. Мы услышим, что беспокойная мадам Эль прекратила прогулки по бульвару Озман, исцелилась от всех хворей — кроме дурного вкуса, разумеется, — и на этой неделе вновь открывает свой салон. Мы услышим, что Полинус Рак, жирный рифмоплет, агент похоронного бюро, при сомнительных обстоятельствах стал обладателем стопки рукописей, собирается отредактировать их и издать под своим именем. Попугай, повторяющий за попутаем… Его каждый день можно найти в бистро «Калифорниум» — он сидит, сжимая нефритовую тросточку в жирных ручках, и потягивает лимонный джин.

У него есть собственная теория относительно Зимы Саранчи и ее безумия. А у кого ее нет? Пригласите его на обед, и он изложит ее вам — вернее, напишет на собственном жилете заварным кремом.

Что касается остальной части Низкого Города… Поэты помоложе придерживаются гностицизма бистро «Калифорниум». Мир уже прекратил свое существование, утверждают они, уже закончился, и мы доживаем часы, которые не вписываются ни в какую хронологию. Они принимают жуткие позы, прогуливаясь по Артистическому кварталу и убивая время в полемике. У этих любителей громких фраз пошла мода на плащи мясного цвета, так что наемным убийцам пришлось переодеться в желтый бархат.

Короче говоря, Вечный Город стоит, как стоял всегда, то приводящий в бешенство, то прекрасный, то вопиюще безвкусный. Исчезли только Рожденные заново. Вы не встретите их в квартале Аттелин, не увидите, как они спешат по Протонному Кругу во дворец по поручению Эльстата Фальтора.