Северянин (СИ) - "Nnik"

          — Норд… — в голосе Торвальда укоризна, но Норду не стыдно. Он просто устал. Устал смотреть, как на каждом Костре вокруг его мужчины вьется мелкая улыбчивая девка, как смеется она, сама не зная чему, как подносит напитки, мимоходом касается плеч, рук, волос Торвальда. Видеть, что и сам Торвальд будто не прочь поболтать с ней, скорее, жестом, чем словом похвалить новые яркие бусы на шее или связку перьев в волосах. Сил больше не было давать себя увести домой и там губами, руками, прикосновениями и дыханием вымолить у него прощения за несовершенное, уговорить, что глупости все. Не получалось больше извинять. И не потому, что Норд был так ревнив: за ними обоими и раньше девки ходили, на обоих заглядывались. И всегда доселе только смешно было, а порой и гордость брала. Причем именно в тех случаях, когда красотка на Торвальде висла. Еще бы не гордиться: какой бы пригожей невеста ни была, что бы ни умела, Норд всегда знал — Торвальд только его и ни у кого прав нет с тем поспорить.

          А нынче… нет, Норд видел — Торвальду и теперь никто кроме него не нужен. Только вот та часть Норда, что когда-то давно, еще в Англии, подтолкнула к замученному мальчишке в рабском ошейнике, та, что сумела очаровать Олафа Воронья Кость, надоумила, как свергнуть Хакона Могучего, и показала путь к спасенью от пришедших в Гренландию христиан, сейчас отчаянно вопила, что нет для викингов пути лучше, чем брак их предводителя (или как у местных подобный ритуал зовется?) с дочкой главаря скралингов. Сейчас их сожительство шатко, неустойчиво, хотя и выглядит все благополучно. Они не грызутся только потому, что не вредны друг для друга. Если викинги, оказавшиеся на новой земле, пока не приспособившиеся к ней, не обустроившие свою жизнь, действительно получают многое от подобной недодружбы, то скралинги до скончания веков могли бы жить без стороннего вмешательства. И северянам, дабы закрепить свои позиции в Винленде, стоит позаботиться о том, чтобы создать прочный, завязанный на крови союз.

          Но так думала лишь одна часть Норда. Другая, тоже сыгравшая немалую роль в его судьбе, считала совсем иначе. Когда-то она вывела Норда из вязкого тумана отравления, услышав молитвенный зов родного голоса. Подталкивала, уберегала, спасала, хранила самое дорогое в его жизни. И она мешала разумно думать, слышать не хотела о пользе для всех. Криком кричала, ругалась самыми страшными словами и посылала к Локи всеобщие нужды. Хватит! Хватит, он давно отплатил за свое лихое везенье.

          Темноокая Холь потеребила рукав Норда.

          — Что?

          — Пей, — сегодня она и ему притащила крынку горьковатого травяного отвара. Норду это питье тоже не нравилось: хмелем от него не несло, но… Норд знал, что некоторые ядовитые травы и грибы, если съесть совсем чуть-чуть, голову туманят не хуже браги. Из чего скралинги делали сей напиток, было неведомо, но подозрения одолевали.

          — Спасибо.

          Сегодня на душе было особенно погано, и Норд решил, что великой беды не случится, да залпом осушил плошку. Он надеялся, что хитрая отрава разгонит тоску и поселит внутри глупое беспричинное веселье. Поэтому, когда Холь предложила налить еще, послушно подставил кружку.

          Только радость не пришла ни после второй, ни после третьей порции отвара. Напротив, с каждым глотком яд ревности и обиды начинал жечь все сильнее, а горечь неизбежности — превращать тоску в злость.

          — Норд, — Торвальд перехватил тянущуюся к кувшину руку, — скажи на милость, что с тобой?

          Норд попытался вывернуть запястье, но незаметно не получалось, а привлекать внимание не хотелось.

          — Пусти!

          — А ты тогда прекрати лакать эту дрянь, — Торвальд почти в бешенстве. Его тяжело довести, но сейчас… Проклятье какое-то: Норд сам не свой, глупости делает, ведет себя бестолково. Локи знает, что за пакость творится!

          — Сам же пьешь!

          — Но не столько же… — Норд дернулся, сшиб кувшин. Холь что-то пискнула на своем наречии и попыталась заглянуть ему в лицо. Норд едва не зарычал и бросил на девицу такой взгляд, что она мигом отскочила. — Прекрати, ты пугаешь ее.

          — И что с того? Что? — в горле невесть откуда взялся тугой ком, словно на шею удавку накинули.

          — Хочешь уйти? Сейчас?

          — Да, хочу!

          Торвальд напряженно огляделся, закусил губу, на миг устало прикрыл глаза. Как же хочется домой, чтоб там уже разобраться с этим безобразием. Надо будет — выбьет дурь. Кулаками выбьет, не пожалеет. А потом будет сам мучиться, глядя на синяки. Зацеловывая их, залечивая прикосновениями и дыханием. Но сначала — задаст трепку.

          Только нельзя вот прямо сейчас сбежать, не по обычаям это местным.

          Торвальд напряженно огляделся, закусил губу, на миг устало прикрыл глаза.

          — Еще немного посидим и пойдем. А то потом сам ругаться будешь, что не уважили обычаи.

          — Плевать! Мы уходим.

          Торвальд поморщился и отпустил руку Норда. Но следом пошел.

          Беда была в том, что удивленная столь резким и неподобающим побегом с праздника Холь кинулась за ними. Она что-то беспрерывно трещала и хватала их за руки, не то силясь привлечь внимание, не то оттащить их назад.

          — Норд, куда ты бежишь? Я не понимаю… — все, сил больше нет: надо разобраться уже один раз.

          Норд остановился.

          — Не понимаешь? Не понимаешь? — голова у него гудела, перед глазами все плыло. — Вот, — кивок на Холь, — тебе и все объяснение!

          — Ты, что, ревнуешь? — кажется, Торвальд искренне удивился. Он уставился на Холь, будто первый раз увидел. Пусть девица и давно около него кружится, он как-то и не присматривался к ней — зачем? А она… необычная. Пожалуй, это все, что Торвальд мог сказать о ее внешности. Он и своими-то бабами не интересовался особо. Норд хоть и любил временами пошутить, что, мол, Торвальд — великий знаток женщин, ловко с ними управляется, на самом деле смыслил в этом куда больше его. А Холь — она вообще непонятная. Мелкая какая-то, худющая. Глаза большие, нос широкий, губы яркие. Но все оно такое непривычное. Да и было бы привычным — Торвальду-то оно почто? — Бред.

          — Ревную? Ревную?! Торвальд, ты совсем тупой? Не соображаешь, да?

          — Норд, — Торвальд тоже не железный, — объясни уже толком!

          От окрика все внутри Норда сжимается. А потом нарыв на душе, зревший не одну дюжину дней лопается, тягучий темный гной обиды брызжет наружу, и Норд начинает говорить. Хрипло, сбито, то и дело сходя с мысли. Дурман, оказывается, хорошо развязывает язык.

          — Девица эта… хватай и женись… детей заделаете… Ты же с бабами можешь, ты говорил… Травница та вон довольна осталась… Нет! Не смей! Только… так же лучше будет! Отымеешь эту дуру, папаша вас благословит и вперед — на покорение прекрасных далей… Отвезут тебя на большую землю… шкур любых дадут: шкуры такие дорогие будут, продавать сможете! И вино, вино, обязательно… Много золота получите, самым богатым краем станете. А где богатство, там и семья… И у тебя будет, да! Родит она тебе, родит. Сам глянь, худая ж, как щепка, а задница есть, хорошо рожать станет… Ты же хочешь детей? Так вали ее, вали, пока предлагают… Она же только рада будет! Ты можешь, да… — глаза Торвальда расширились, на лице появилось глупое выражение совершенного неверия. Он попытался перебить, но Норд его будто и не слышал. А сам Торвальд не слышал так и не смолкшую Холь. — Не могу так больше, не могу! Будешь ее иметь — имей, только скорее уже, а то сил терпеть это нет! Просто вставь уже давай! Ты же хочешь!

          Наверное, если бы не дурь скралингов и не трескотня Холь, Норд бы никогда этого не сказал. А уж знай он, во что это выльется… Но он выпил много отвара. И будущее видеть не умел. Поэтому кричал, срывая голос, и сам удивлялся, что слез нет, хотя глаза щипало — хоть выдирай.