Князь Барбашин (СИ) - Родин Дмитрий Михайлович

Неделю подряд сидела Боярская дума, и бурлили в ней страсти не хуже шекспировских. Ещё бы, ведь решался вопрос войны и мира.

Переговоры, начавшиеся ещё в августе, шли не шатко ни валко. Русская сторона настаивала на том, чтобы при заключении мира Сигизмунд "поступился" старой русской "отчиной", которую он сейчас держит, а литовские послы со своей стороны указывали не только на захваченные города, но и на Новгород, Псков и Вязьму как на литовскую вотчину. Минимально, на что они ныне соглашались, – это ограничить свои претензии Смоленском, при условии, что остальные захваченные земли московский князь вернёт безоговорочно. Если же Московское государство и Смоленска не отдаст, то Сигизмунд I Казимирович был готов заключить перемирие по образцу перемирия 1503 года, то есть без формального признания Смоленска русской землей и размена пленными. Но Василий III Иванович, окрылённый чередой побед, ныне хотел гораздо большего и готов был санкционировать лишь сложившееся положение вещей, да обязательно провести обеими сторонами размен пленных.

На лавках, в дорогих мехах, в бархате, шитом золотом и усыпанном жемчугами, восседали думные люди. Головы боярские украшали высокие горлатные шапки, а руки, унизанные перстнями, чинно покоились на коленях или сжимали массивные посохи. Лица всех лоснились от пота, хотя окна в палате и были отворены. Возле дверей и за троном застыли безмолвными истуканами рынды, в белоснежных ферязях с серебряными петлицами на груди. Сам государь восседал на троне в тяжёлом, мехами оттороченом, жемчугом и самоцветами вышитом платье и молча выслушивал выступавших.

Мнения в Думе, как всегда, разделились. Правда, сторонники южного похода ныне были удовлетворены достигнутым результатом и распались, как единая сила, дополнив собой либо сторонников войны, либо сторонников мира. Зато партия войны, всё ещё самая многочисленная при дворе, настаивала на продолжении, ведь новые земли – это новые пожалования. Однако партия мира в этот раз подготовилась куда лучше.

Окольничий Морозов притащил с собою целую груду челобитных, смысл которых сводился к одному: "вотчины да поместья опустели, дома разорены от войны и сильных людей…". Старый интриган Воронцов, поставленный наблюдать за сбором порохового зелья, уверял, что пороха для большого похода больше нет и собрать его ранее двух лет просто невозможно, если только не скупить у иноземцев. Чему тут же воспротивился казначей, упирая на опустевшую казну. А Давыдов, качая головой, жалился на то, что литвины никак не хотят признавать захваченное и упорно требуют вернуть все их города и земли.

Андрей, впервые допущенный сюда полноправным членом, тоже высказался за мир, но на русских условиях, а чтобы литвинам лучше думалось, предложил заявить свои права ещё на ряд городов, как это было после взятия Смоленска. Да напомнить гордым шляхтичам, что тогда они от мира отказались, а ныне эти города уже под рукой у русского государя и отдавать их назад он не намерен. От таких толстых намёков, глядишь, литвины куда быстрее зачешутся.

Партии мира его слова понравились, а вот у партии войны, кроме Немого, с которым Андрей этот вопрос заранее обсудил, лица скривились. Не того ожидали они от молодого, но боевитого князя. Однако решать было что-то надо, ведь литовские послы ожидали ответа.

Давно известно, что когда заканчиваются аргументы, в дело вступает принцип "чья глотка лужоней". Лай в Грановитой палате стоял нешуточный, а градус напряжённости поднялся до предела. Ещё чуть-чуть, и пойдут именитые люди друг дружку посохами охаживать, да бороды рвать. Лишь грозные окрики Василия Ивановича ещё сдерживали их. Но к концу недели накал стал потихоньку спадать, так как "знающие люди" донесли до ушей думцев, что государь всё более к миру склоняется. Впитанная с молоком матери и взращённая отцом осторожность взяла верх, да ведь и вправду, коли задуматься, откусили в этот раз кусок не малый. Причём не как при отце, когда жители присоединённых земель сами желали воссоединиться с православным государем, а, наоборот, в большинстве своём ныне они больше хотели бы остаться под скипетром литовской державы. Тут как бы не поперхнуться уже захваченным! Куда уж о новых-то землях грезить. Их ведь, земли-то, не только завоевать, их ещё и обиходить да обустроить надобно. Да и нужен был государю мир на западе, потому как это позволяло ему начать проводить более активную политику, как отдельно в Казани, так и на юге в целом. А то в Крыму уже ощутимо сгущались тучи. Шпеги да послы доносили, что ещё в конце прошлого, 1519 года, Мухаммед-Гирей вступил в переговоры с Сигизмундом как королём Польши, которые продолжились и в этом году, а закончились перемирием между двумя странами, да ещё и декларацией о совместных военных действиях против России, в случае если таковые возникнут.

И Дума сдалась. Было решено звать на следующий год панов радных для больших переговоров, но литовская сторона настаивала ещё и на перемирии хотя бы на год. Им это было очень важно, потому как тем самым они избегали летней кампании. Но это было не выгодно уже русской стороне. В конце концов, достигнуто было компромиссное решение: сроком новой встречи послов установили "Масленое заговено" (10 февраля 1521 года). Таким образом, в случае срыва переговоров Василий Иванович мог обрушиться на Литву всей силой ратною, добиваясь лучших условий не языком дипломатов, а сталью мечей. И это только усиливало позицию русских дипломатов во время переговоров.

А потом по случаю завершения переговоров в Грановитой палате выставили длинные столы в три ряда. И три дня шли пиры. Пили, ели, плясали да песни пели. Государь то и дело жаловал кого-то то чашей, то блюдом со своего стола. Не обошлось и без местничания, поспорили приезжие, подрали друг друга за бороды, оспаривая более высокое место, повеселили государя да гостей.

На второй день не обошли дарами и Андрея. Он уже слегка захмелел и как раз подумывал о том, что пора бы и пропустить пару здравниц, когда к нему подошёл Иван Сабуров с чашей. Вот уж кого не хотел сейчас видеть Андрей, так это его. Но дальнейшее мгновенно протрезвило парня и заставило похолодеть.

– Великий государь жалует тебя чашею! – с наглою усмешкой, государев кравчий подал ему принесённую чашу.

Вот чёрт. Не принять подарка было нельзя, а принять боязно. Как в народе говорят: жалует царь, да не жалует псарь. Отношения с кланом Сабуровых портились с каждым годом всё более. Ибо матримониальный вопрос больше всего бил именно по ним, а взгляды Андрея им были давно известны. И то, что вроде бы шляющийся вечно на каких-то задворках князь всё же имеет неоспоримое влияние, как на государя, так и на митрополита, было хорошо видно по его стремительной карьере при дворе. Ну и что стоило старому недругу сыпануть отравы в государев дар, покуда нёс его? Яды ведь не только мгновенные бывают. А там помёр Трофим ну и хрен с ним. Да и улыбка кравчего Андрею явно не понравилась. Но, как уже было сказано, отказываться от подобной чести было нельзя. Что ж, выносите святые угодники. Впрочем, он по завету литературного Пейрака некоторое время употреблял пастилу с дозой мышьяка. Правда, чуть позже вспомнив, что мышьяк из человека не выводится, да ещё и имеет гадкое свойство накапливаться в организме, он с этим делом покончил, но всё же надеялся, что теперь всё же способен не умереть сразу, приняв дозу яда, несовместимую с жизнью. А там видно будет.

Князь встал и, следуя обычаю, низко поклонился государю, благодаря его за честь, после чего выпил вино и отдал чашу Сабурову, пытаясь по его мимике понять: подсыпал он зелье или нет. Между тем все окружавшие его гости принялись поздравлять с такой милостью.

Сев на место, Андрей сразу же хапнул полной ложкой ближайшее блюдо приправленное сметаной. Как антитод. Потому как простейший антидот к мышьяку – белок казеин. Сиречь молоко и молочные продукты, хотя в последних казеина поменьше. Не так чтобы панацея, но облегчает. Потом некоторое время Андрей просидел как на иголках, и только выждав приличествующую паузу, смылся якобы в уборную, где по рабоче-крестьянски сунул два пальца в рот и постарался очистить желудок. Бережоного, как известно, и бог бережёт. Потом потребовал у первого пробегавшего служки воды и выдув приличную порцию, вновь проблевался. После чего, как ни в чём не бывало, вернулся к столу, где вновь воздал должное наготовленным явствам.