Черные алмазы - Мор Йокаи

Эвелина оглянулась вокруг и убедилась, что слова князя — жестокая правда.

— Но, сударь, это невероятно! Ведь Каульман прекрасно знал, что здесь нет ни одной вещи, которая принадлежала бы ему.

— Я верю. Во всяком случае, это вина вашего нотариуса, что он не ввел вас в права владения домом. А покуда известно лишь, что именно господин Каульман привез сюда все. Он купил дом, он же его и обставил. Что до самого господина Каульмана, то он, к сожалению, даже если б и захотел, не смог бы свидетельствовать в вашу пользу, ибо ему сопутствовало роковое невезение: на пути в Кале, заметив, что его преследует полиция, Каульман выпрыгнул из вагона и так неудачно, что свернул себе шею.

Эвелина устало опустилась на кушетку, подперев рукой лоб.

— Если вы желаете, мадам, пролить две-три слезы в память о господине Каульмане, я отвернусь! — холодно поклонился князь Вальдемар.

Эвелина не проронила ни звука.

Пропади все пропадом!

Уж раз он умер, пусть покоится с миром. Вору, которого убили при побеге, можно сказать, повезло; по крайней мере, его не повесят.

Супруга банкрота, услышав весть о гибели мужа, воздает хвалу господу. Он все устроил к лучшему!

Могила равно укроет и мужа и бесчестье.

О чем же еще ей тревожиться?

Быть может, начать тяжбу из-за несправедливо отторгнутого имущества?

Выступить на суде? Дерзновенно предстать перед судьями? Призвать свидетелей, которые подтвердят, что изъятые драгоценности и роскошная обстановка — собственность не мужа, а почтенного, убеленного сединами венгерского аристократа, и что этот аристократ безо всякой корысти, не тая никакого низкого умысла, подарил их артистке, нареченной приемной дочери? Доказывать свою правоту под издевательский хохот зала? Надеяться, что кто-то ей поверит? Сделать всеобщим посмешищем имя своего благодетеля наряду со своим собственным?

Лучше пусть уж пропадает и дом и имущество!

— Я не плачу! — промолвила Эвелина. — Продолжайте, сударь, какие еще добрые вести вы принесли?

— Мне известно многое! — сказал Вальдемар и оперся о серебряную решетку камина. — Князя Тибальда, вашего высокого покровителя, его зять и внучка передали под судебную опеку, и он тем самым лишен малейшей возможности активно воздействовать на ход событий!

— Я это знаю!

— И в результате акции на миллион форинтов — те, что были депонированы на ваше имя, — также попали под судебный арест.

— Это я тоже знаю.

— Но сама материальная основа этого дела изменилась, ибо бондаварские акции вследствие взрыва шахты и непрекращающегося пожара окончательно обесценены.

— Что мне до них!

— Ах, вам нет до них дела? Но мало этого — в Вене снят с поста тот государственный деятель, который слыл вашим самым могущественным покровителем.

— Меня не трогает его участь.

— Но и это еще не все. Аббат, что был вашим другом и мечтал о епископстве, возвратился в свой монастырь.

— Я давно это знаю.

— Похоже, что мы обо всем узнаем одновременно. Так вот, мне известно еще, что вам, прекрасная дама, сегодня утром импрессарио передал письмо, в котором сообщает о расторжении контракта.

— Вот это письмо! — сказала Эвелина, вынимая из кармана скомканный лист и бросая его на стол.

И сухими глазами она посмотрела прямо в лицо князю Вальдемару.

В эту минуту Эвелина была удивительно прекрасна.

— И вы, сударь, явились сюда только затем, чтобы сообщить мне все это? — спросила Эвелина. Глаза ее сверкнули — не слезами, а огнем.

— Я явился сюда не «только затем», — сказал Вальдемар, приблизившись к сидевшей на кушетке даме и любезно склонившись перед ней. — А затем, чтобы предложить вам нечто разумное. Как видите, настал крах всему, что доныне навевало вам золотые сны. Бондаварская шахта горит. Акции падают неудержимо. Государственный муж отстранен от власти. Князь взят под опеку. Супруг бежал и погиб. Венский дворец на улице Максимилиана занят. Парижское имущество пущено с молотка. В театре расторгнут контракт. В этой драме сыграны все пять действий. Поаплодируем ей, если угодно, и обратимся к новой! Я раздобуду для вас утраченную ренту, верну вам дворец на улице Максимилиана, перекуплю конфискованные у вас драгоценности, обстановку и выезд, возобновлю театральный контракт на условиях гораздо более выгодных, чем прежние. Вы займете еще более высокое положение, и за вами всюду будет следовать обожающий вас слуга, гораздо более верный и преданный, нежели все окружавшие вас до сих пор. Его имя — князь Вальдемар Зондерсгайн.

С этими словами он низко поклонился Эвелине.

Эвелина тяжелым, презрительным взглядом уставилась на носки его штиблет.

Вальдемар был уверен, что теперь он хозяин положения.

И поскольку Эвелина хранила молчание, он достал из правого жилетного кармана часы (это был великолепный хронометр) и вложил их ей в руку.

— Мадам! Время дорого. Меня ждут на бирже. Мне предстоит ликвидировать предприятия Каульмана. Сейчас ровно двенадцать. Я даю вам час на размышление. Решайте свою судьбу. Я буду ждать здесь. Я прошу от вас только краткого ответа: «да» или «нет».

Эвелина ответила еще короче.

Она с такой силой бросила на пол вложенный ей в руку хронометр, что ни в чем не повинная вещица разлетелась вдребезги.

Это был ее ответ.

Князь Вальдемар улыбнулся, опустил руку в левый карман жилета, извлек оттуда другие часы и насмешливо прищурился:

— Я был вполне готов к такому ответу, мадам, поэтому захватил с собой еще одни часы. Прошу вас, бросьте и эти. Тогда я достану третьи.

Но к другим часам Эвелина не притронулась. Охваченная волнением, она поднялась с места и гневно бросила в лицо Вальдемару:

— Если вы купили мою мебель, забирайте ее! Но эти стены пока еще мои. Уходите отсюда!

Князь Вальдемар с неизменной улыбкой гордо вскинул голову.

— Мадам! Это легко сказать. Но подумайте прежде, что вас ожидает, если вы оттолкнете меня. Вам некуда деваться.

— У меня еще осталось прибежище! — горько воскликнула Эвелина. — Там я в любое время могу укрыться!

— И это?

— Уголь!

Князь Вальдемар склонил голову, взял шляпу и, не проронив ни слова, удалился.

Женщина, которая обращалась за помощью к углю, больше не нуждалась ни в чьей дружбе.

В тот же вечер ювелир Эвелины принимал у себя прекрасную даму.

Эвелина отдала ему бриллиантовые серьги — единственное, что у нее осталось; на все остальные драгоценности был наложен судебный арест.

Эти бриллианты Эвелина продала. Все вырученные деньги она оставила ювелиру с просьбой на проценты с них два раза в год обкладывать дерном могилу ее братца на кладбище Пер-Лашез и высаживать на ней цветы в день поминовения усопших.

Она сказала ювелиру, что уезжает в далекие края.

И, судя по всему, она действительно уехала очень далеко!

На следующий день рано утром на берегу Сены нашли свернутое в узелок кашемировое платье: домашняя прислуга опознала одежду исчезнувшей певицы.

Князь Вальдемар посулил большую награду тому, кто отыщет ее тело.

Но, видно, красавица и эту свою собственность сумела упрятать столь ревниво, что тело так и не нашли.

А возможно, это была всего лишь уловка с ее стороны — узелок с одеждой, оставленный на берегу Сены, — и в то время, как ее искали на дне реки, Эвелина сдержала свое слово и бежала к Углю, тому, кто тихо прикрывает глаза умирающим, Углю — кормчему в мир иной…

Князь Вальдемар больше никогда ничего не слыхал о ней. В течение шести недель он сам и все его слуги носили траур по Эвелине.

ЗАВЕЩАНИЕ ГРЕКА

Бондаварские акции ценились по шестьдесят процентов выше пари и обнаруживали тенденцию к дальнейшему повышению.

Но господину Чанте уже наскучили прибыли.

Все хорошо в меру. Человеку не следует быть ненасытным. Не надо стремиться поглотить весь мир. Это вполне приличная прибыль — шестьдесят тысяч форинтов в течение одного лишь года, — да еще когда она не стоит никаких усилий.

Кроме того — скажем правду, — в каких тревогах и страхе живешь целый год, когда подвал под тобой не набит серебром и золотом. Испытайте хоть раз эти муки. Попробуйте заснуть с сознанием, что вы спите не на талерах!

И господин Чанга решил, что как бы там ни советовал господин Шпитцхазе, а сейчас самое время начать исподтишка сбывать акции людям, охваченным биржевой лихорадкой. Пусть излечиваются, бедняги.

И без того с некоторых пор цены слишком уж прочно установились. Чанте давно примелькались в биржевом курсе стереотипные цифры:

«Бондавар: 60 выше пари».

И вот в одно прекрасное утро, когда господин Чанта проснулся с намерением отправить акции в Вену, он зашел в кафе, взял в руки первую попавшуюся газету из тех, что еще не разобрали другие, и, естественно, начал читать ее с конца — оттуда, где крупным шрифтом печатают биржевые новости.