Время одиночек - Артём Каменистый

— Будут, — согласился Ришак. — Но ничего они тебе не сделают — ты им очень нужен. Когда они приползут к тебе, обещая, что всё будет по-старому, ты сразу не соглашайся — говори, что, как друг сотника Иерея, теперь стал гораздо ценнее. В доказательство намекни им, что знаешь подробности о затеваемом оламеками большом походе на накхов.

— Оламеки пойдут на накхов?!

— А тебе какая разница? Пойдут они или не пойдут — главное, чтобы имперцы думали, что это так.

— Я понял. А если они узнают, что это был обман?

— Может, и узнают. Но почти все их люди будут говорить то же самое, что и ты. Тех из них, кто ещё не говорит моими словами, мы всё равно рано или поздно найдём. Они умрут или подчинятся нам, как подчинился ты.

— Меня не заставляли — я сам решил, что с вами мне будет лучше, чем с имперцами.

— Ты сам себя заставил подчиниться — разницы нет. Когда вы хором будете говорить про битву оламеков с накхами, а несколько шелудивых собак будут говорить другое, то поверят вам. Потому что всё побережье будет знать, что большие отряды оламеков перемещаются к землям накхов. Это будет подтверждением вашим словам, а у других шпионов этого не будет.

— Мудро… Тогда беспокоиться не о чем. Кстати, Ришак, ты помнишь Руокса из Тувиса? Десятника рыночной стражи?

— Эту жадную крысу забыть нелегко.

— Он пропал. Стражники весь город перерыли — не нашли.

— Никуда он не пропадал. Зря рыли: надо им было поплавать вместо этого.

— Руокс утонул?! Так этот кабан вроде купаться в море не любил. Он, по-моему, даже не мылся никогда.

— Я разве говорил про море?! В канаве он, по которой ваше вонючее дерьмо в ров стекает. Лежит на дне в двух мешках.

— Его что, убили?

— Ты, похоже, кумыса сильно много выпил — как может человек, лежащий на дне сточной канавы в двух мешках, умереть своей смертью? Ты в такое веришь сам?

— Прости, Ришак, — наверное, и впрямь кумыс в голову ударил. Трудно, конечно, такую тушу носить целиком, вот и располовинили по мешкам. Кто это его так? Бандиты постарались?

— Кто ещё может на побережье такие грязные шутки проделывать, как не люди принца? Бандитам до них далеко.

— Да… плохие новости. Они с каждым днём всё наглее и наглее становятся. И это при том, что Тувис — не имперская земля, просто протекторат, причём спорный.

— Какая им разница? Дай им возможность — они бы и нас с тобой в четыре мешка определили.

— Ришак, ты меня сильно обеспокоил. Кто знает, что на уме у этих имперских мясников, а ведь мне сейчас возвращаться в Тувис придётся.

— Не поддавайся страху — в городе не ходи без охраны, да и мои люди за этими шакалами присматривают. А ты присматривай за пауком Карвинсом и людьми из Имперской Канцелярии. Что-то эти упыри зашевелились в последнее время — надо за ними смотреть неотрывно. И не забывай про моего внука — любые надёжные новости или самые пустые слухи о его судьбе я должен узнавать первым.

Чуть помедлив, Ришак простимулировал агента самым надёжным способом:

— Скакуны, которых якобы тебе даст на продажу сотник Иерей, твои. Продай их, а деньги оставь себе. Все они лучших кровей, как и положено лошадям сотника, — уйдут за кучу серебра.

Купец, пряча довольную улыбку, прикрыл лицо чашей, сделал крупный глоток. С каждым днём всё ширится ручей серебра — ни степняки, ни имперцы не скупятся. Это уже не ручей — это настоящая речка, по которой он несётся в золотой лодке.

Главное, чтобы не свалиться с этой лодки в сточную канаву… в двух мешках…

Глава 20

Полусотник Тиамат Сеулу поначалу не понравился. Ему показалось, что Эддихот вздумал надуть столичных сыщиков, подсунув им самого завалящего егеря. Егеря — это те же стражники, но работающие за городской территорией, в основном в лесах и горах. Это жилистые, загорелые до черноты люди с обветренными лицами и щёлочками настороженных глаз. В городе им неуютно.

Тиамат был дороден телом — ни мышц, ни жил, а вот брюшко в наличии имелось. Лицо одутловатое, глаза маленькие, словно украдены у поросёнка, кожа белая, как сметана.

И это лучший полусотник егерей пограничной стражи?!

Тиамат внимательно, без комментариев, выслушал Сеула. Потом так же внимательно отнёсся к рассказу нурийца Одона и пояснениям Дербитто о вооружении, которым обладают разыскиваемые преступники. Убедившись, что больше ему ничего рассказывать не будут, Тиамат заговорил сам. И уже через несколько минут Сеул убедился, что первое его впечатление об этом человеке оказалось в корне ошибочным.

— У меня нет с собой карты, так что показать вам Чагдальскую тропу я не смогу. Но поверьте на словах — она очень длинная. Это и не тропа вовсе — всё, что расположено между двумя северными отрогами главного хребта, что тянутся к плоскогорью Тю-Шитц, у нас почему-то принято называть Чагдальской тропой. Раненый, очевидно, умышленно или несознательно не уточнил, где именно следует искать эту пещеру.

— Да ты врёшь! — возмутился Одон. — Я знаю Чагдальскую тропу — она ведёт к перевалу, за которым Северная Нурия. Там стоит ваш пост! Про этот пост и говорил тот пёс!

— Остынь, нуриец, ты у нас не горец и зря решил, что знаешь про хребет всё. По тому отрогу, что севернее, проходит граница. Там два хороших перевала, на каждом стоит наш укреплённый пост — вот один из них ты знаешь и поэтому решил, что теперь в горах тебе известна каждая мышиная нора. Кроме того, есть ещё четыре летних перевала — холодной зимой по ним проходить трудновато. На одном из них также есть наш постоянный пост, но он ниже перевала, под снег не попадает, два других охраняются конными патрулями, последний — пешими. Таким образом, мы имеем три перевала с нашими постами и ещё три без укреплённых постов. Но даже на них есть бревенчатые хижины, в которых отдыхает пограничная стража. Также там можно укрыться, если нападёт крупная банда: вокруг хижин ставят частоколы. При небольшой натяжке такое укрепление можно назвать постом. Как я понимаю, допросить бандита больше не получится, значит, надо смириться с мыслью, что нужная вам пещера может быть где угодно — имеется целых шесть перевалов, подходящих под его описание.

— Он ещё говорил про хижину отшельника, — напомнил Сеул.

— Это нам не поможет. Религия нурийцев своеобразна — отшельничество в ней поощряется. Одиноких стариков в горах из-за этого хватает. Я у каждого из этих перевалов могу показать по несколько хижин, где они доживают свой век. И сразу вам скажу — допрашивать этих седых истуканов бесполезно. У них что-то вроде обета сохранять молчание — ни слова не дождётесь, хоть на фарш его изруби. Отличить ложного старца от настоящего невозможно.