Охотник. Дилогия - Александр Сухов

«По мне, так они бы лучше и вовсе не открылись, – тут же подумал юноша. – Реальная отмазка от выполнения навязанного хитростью договора».

На что тут же отреагировал Шуршак:

«И не надейся, Глан, обязательно откроют и удержат сколько нужно – уж больно эта тварь сильна».

«Какая тварь?» – вместо того чтобы в очередной раз отругать вездесущего формика за то, что тот без зазрения совести подслушивает чужие мысли, поинтересовался юноша.

«Ну эта тварь двухмерная, что на земле затаилась».

«Ты имеешь в виду вон ту картинку?» – Глан рукой указал на звезду.

«Глупый ты, Охотник, – выдал в своем обычном стиле не в меру продвинутый муравей. – Никакая это не картинка, а рукотворное живое существо, созданное для фокусировки и трансформации энергоинформационных потоков».

Пока наши приятели занимались обсуждением сакральной сущности начертанной на земле гептаграммы, маги не теряли времени даром. В вершине каждого из лучей они установили по глиняной плошке и в каждую сыпанули по горсти какой-то субстанции, остро пахнущей перцем и ванилью.

«Эгрегаторы, – пояснил формик, имея в виду означенные сосуды, – иначе говоря, концентраторы магической энергии».

Пока ничего особенного не происходило, Глан откровенно скучал и объяснения товарища оставил без внимания. Ну концентратор, и Вельх с ним, пускай концентрирует себе чего положено концентрировать. Шуршака же ничуть не задело демонстративное равнодушие друга, он продолжал комментировать всякий жест и каждое действие двух чародеев.

Наконец подготовительный этап подошел к своему логическому завершению. Оба адепта Огненной Чаши отошли на пару саженей от распростершейся на земле звезды, которая, по компетентным заверениям премудрого муравья, и не звезда-то вовсе, а самое что ни на есть настоящее живое существо. Для начала оба осенили себя знаками-оберегами. Затем дружно воздели руки к небесам и, как по команде, затянули какую-то заунывную литанию без слов, на манер орочьего горлового пения. И так славно у них это получалось, что Глан, заслушавшись, не заметил, как содержимое глиняных плошек начало тлеть, а затем в небо вознеслись семь легких, едва заметных в ночной мгле дымков. Белые линии семилучевой звезды и замысловатые знаки стали наливаться призрачным голубоватым светом, отдаленно напоминавшим сияние магического светильника, опущенного глубоко в воду.

Видя, что их потуги не проходят даром, чародеи забубнили свою заунывь с удвоенной энергией.

В какой-то момент с начертанной на земле фигурой произошла скачкообразная трансформация. Полыхнуло, аж глазам стало больно, с направленной в сторону скалы удлиненной вершины гептаграммы сорвался огненный шнур и заплясал на каменной поверхности, оставляя после себя светящиеся полосы и знаки.

Через несколько мгновений на черной, как смоль, стене появилась точная копия семилучевой звезды, в два раза меньше размерами по сравнению с той, что была начертана на земле. Огненный шнур, соединявший оригинальное изображение с проекцией, не погас, он переместился в центр светящейся наскальной фигуры, продолжая закачку энергии внутрь нее. Достигнув яркости молнии, малая гептаграмма начала медленно погружаться в глубь скалы. При этом камень, точнее, субстанция, из которой, собственно, и состояла скала, стал полупрозрачным, так что было отчетливо видно, как тонущая звезда проваливается в ее толщу.

Неожиданно в голове Глана и чародеев раздался громкий «голос» Шуршака:

«Всем быстро зажмуриться, прикрыть лица ладонями, а лучше повернуться спинами к скале!»

Глаза Охотник закрыл, даже ладошкой их прикрыл, но отвернуться не успел. И, несмотря на предпринятые им меры предосторожности, по зенкам шарахнуло так, что мало не показалось. Странный какой-то свет – ни плотно сомкнутые веки, ни прикрывавшие глаза ладони не стали для него существенной преградой.

Какое-то время кроме разноцветных светящихся шаров и искристых звездочек Глан ничего не видел. Однако неудержимый поток слез довольно быстро промыл ему глаза, и способность созерцать окружающее вновь вернулась к юноше.

Первое, что он увидел, было светящееся и переливающееся всеми оттенками солнечного спектра, будто громадный драгоценный камень, овальное пятно портального перехода высотой в два человеческих роста и парочка обалдевших чародеев, усердно трущих вежды тыльными сторонами ладоней. Похоже, парни не подозревали о коварных последствиях заклинания вскрытия крипты.

Только Шуршак не получил видимых повреждений органов зрения. Формик принял свою обычную позу мыслителя (стойка на четырех задних лапах, передние воздеты над головой) и самозабвенно пялился на светящееся пятно портальных врат, будто силился проникнуть взглядом за огненную завесу.

В следующий момент под темными небесами ночного Даниса раздался громкий рык импульсивного Кельина, а за ним весьма пространный монолог, привести который дословно вряд ли возможно из цензурных соображений. Чародей основательно и в мельчайших подробностях изложил все, что он думает об «умниках из отдела трансцендентных изысканий», снабдивших их группу столь мощной магической формулой и не обмолвившихся ни словом об опасных последствиях ее применения. Во второй половине своей самозабвенной речи он наглядно и живо описал, что ждет этих «яйцеголовых мудрил» после того, как он, Кельин, вернется в стены родной Академии. Глан хоть и был частично солидарен с бородатым брюнетом, степень грозящего провинившимся магам наказания все-таки посчитал несколько преувеличенной, может быть, потому, что все-таки успел прикрыть глаза ладонью, в результате пострадал значительно меньше магов, кои по причине своей недисциплинированности или самоуверенности не послушались велемудрого формика и всего лишь зажмурились.

– Готово, Глан, – дождавшись, когда его не в меру горячий коллега окончательно изольет душу, констатировал более уравновешенный Гальций. – Можете отправляться внутрь крипты. Да хранит тебя и твоего друга всемилостивейший и всеблагой Создатель…

– Ага, – кисло скривился Глан, который до последнего надеялся, что по каким-либо объективным причинам хранилище Древних все-таки останется нераспечатанным, – дождешься от твоего Создателя помощи.

– Не богохульствуй, Охотник! – громко заблажил Кельин.