Тайна совещательной комнаты - Леонид Никитинский

— Возьмите себе, — сказал Медведь, который еще мучился, но был уже, в общем, вменяем, — Возьмите себе, пожалуйста.

— Спасибо, — сказал Зябликов и бережно положил иконку в блокнот.

— А пряники? — сказала «Гурченко». — Они же засохнут. Жалко все-таки, а Рыбкина нет. Кому нужны пряники?

— Я возьму пряники, — сказала преподавательница сольфеджио, проверяя, нет ли дырки в полиэтиленовом пакете. — Ну все, пойдемте.

Подсудимого в аквариуме уже не было. Прокурорша, Лисичка и адвокатесса склонились у стола судьи, что-то деловито обсуждая, и только Елена Львовна Кац повернулась, чтобы посмотреть на последний парад победителей.

Пятница, 4 августа, 12.30

— Нет, так это нельзя оставлять! — «Гурченко» встала посреди двора суда, через который они проходили молчаливой и понурой процессией, — Кузякин, вы же Журналист! Вы должны написать обо всем этом в газету. Я подпишу!

— Что вы подпишете, Клава? — спросил Старшина.

— Я поеду к Рыбкину в больницу и посмотрю, чем он там заболел.

— Вы что, врач? — спросила Роза.

— Мне тоже в б-больницу!.. — спохватился Слесарь, — Ну все, до-до-до свидания…

Роза подумала, не пойти ли за ним и не дать ли ему все-таки хотя бы долларов двести, но в этом не было никакого смысла. У всех кто-нибудь умирает рано или поздно, что ж, она теперь так и будет всем по двести долларов раздавать?

— Все, Клава, гонг, — объяснил Шахматист. — Время матча истекло. А что, можно сказать, мы сыграли вничью. Пока, ребята…

Он повернулся и тоже пошел, унося свою шахматную доску под мышкой.

— А зарплата? — вспомнила Анна Петровна, — Зарплату мы должны получить?

— Я зайду к Оле и все уточню, — пообещал Зябликов, — Я всем позвоню потом…

Он повернулся и, прихрамывая, пошел обратно в суд. На самом деле он хотел еще раз поговорить с Еленой Львовной, и теперь уже ничто не мешало ему это сделать. Только надо было спокойно, а не так, чтобы всем кагалом.

Пятница, 4 августа, 16.00

Алла Суркова без труда узнала в справочной «скорой помощи», что Арнольда Михайловича Рыбкина накануне поздно вечером увезли в ту же больницу, где совсем недавно лежал судья, только на другой этаж, в кардиологию.

— Не больше десяти минут, — предупредила ее медсестра, подавая Алле чистый белый халат, который оказался ей чуть великоват, и бахилы. — Больному сейчас показаны положительные эмоции, но ему нельзя переутомляться.

Больница эта напоминала скорее санаторий, да и то в межсезонье, так было тихо. Алла прошла бесшумным коридором, устланным зеленой ковровой дорожкой, в смешных голубых бахилах до двери палаты, постучалась и вошла. Рыбкин лежал на кровати в спортивном костюме и смотрел телевизор.

— Ты? — спросил он скорее испуганно, чем обрадованно, торопливо спуская ноги на пол. — Ты пришла ко мне?

— Да, а что такого? — сказала Алла, оглядывая одноместную палату.

— А как же… Как тебя пропустили? — Еще позавчера он так мечтал перейти с ней на «ты» и даже представлял себе иногда, как это будет, но вышло не совсем так.

— Ну, — сказала она, продолжая оглядываться, — ты же сам говоришь, что мы все стали родными друг другу. Вот и я сказала в регистратуре, что я твоя жена, но забыла паспорт, назвала все твои данные, рассказала, что ты перенервничал в суде; мне поверили и пропустили. А как ты себя чувствуешь?

— Ты знаешь, не очень, — сказал Рыбкин. — Сердцебиение, аритмия. Врачи сказали, что, если бы я не вызвал «скорую», у меня мог бы быть инфаркт. Ты садись.

— Аритмия, — сказала Алла, продолжая стоять посреди палаты. — С сердцем шутки плохи. Нервы опять же. И тебя положили по «скорой» в эту больницу?

— Они отвезли меня в первую попавшуюся, — сказал Рыбкин, — Просто повезло.

Он поднялся и сделал неловкую попытку подвинуть штору на окне, чтобы скрыть то, что лежало на подоконнике. Но Алла уже заметила, что там лежит.

— Это и есть «Никон»?

— Да.

— С телеобъективом, как ты мечтал?

Она издали, не дотрагиваясь, разглядывала внушительную трубу объектива с точками красненьких и зелененьких меток.

— Она сказала… — начал Рыбкин и запнулся, тоже глядя на объектив. — Она сказала, что, если я не соглашусь заболеть, кого-нибудь из нас может сбить машина. Или хулиганы изобьют. Ведь ты одна с собакой гуляешь поздно…

Алла молчала, разглядывая красненькие и зелененькие метки и циферки.

— А это все-таки вещь! — сказал он. — Давай я тебя щелкну? Сядь в кресло.

— Нет, спасибо, я не хочу, — сказала Алла, — Кстати, я тебе пряники принесла. Мы их не доели в суде, как в прошлый раз.

Она достала мешок с пряниками из сумки и выложила их на стол.

— Откуда же я мог знать, что ты придешь меня навестить? — сказал Рыбкин, понимая, что сейчас она уйдет. — Я думал, что я тебя вообще больше никогда не увижу. Может быть, если бы ты во вторник…

— Прости, — сказала она. — Я не понимала, что это для тебя так важно.

— А если бы понимала, то что, ты позволила бы мне остаться?

— Не знаю, — сказала она, потому что и правда не знала. — Может быть…

— Ради Лудова?

— Нет, конечно, не ради Лудова.

— Но ведь и не ради меня.

— Нет, конечно. Но правда, Арнольд, мне жаль, что все так получилось. У тебя очень хорошие фотографии. Ну, я пойду, пожалуй?

— Постой, сядь, я тебя щелкну на прощание, — взмолился он.

— Не стоит, — сказала она, отворяя дверь. — А ты был прав: расставания нет.

Она уже вышла. Он бросился к окну и поднял телеобъектив, слившись с ним, хищно совмещая красные и зеленые метки на внешней поверхности этой своей трубы вечности. Вот она показалась на дорожке, в видоискателе, многократно увеличенная его трубой времени и расстояния, он видел ее сзади крупно, он вел ее объективом, но не спешил нажимать на спуск, затаив дыхание.

Обернется или не обернется? Обернется — не обернется? От этого, казалось, сейчас зависела вся его жизнь. И вот она все-таки то ли подумала что-то, то ли почувствовала спиной и обернулась — щелк!..

Теперь она была его навсегда в сиянии своих удивительных волос.

Вторник, 8 августа, 15.00

Офис адвокатской фирмы Елены Львовны Кац поразил их своей современностью. Дорогой, но зато, видимо, очень дорогой, здесь была только мебель, а кроме мебели, компьютеров, да еще самих адвокатов, которые стремительно входили и выходили из многочисленных дверей, как бы подгоняемые прохладным дыханием кондиционеров, тут ничего и не было. Это было совсем не похоже на ленивый, загроможденный всякими подробностями и хламом суд, это была какая-то другая юриспруденция, и сама Елена Львовна тут не всплескивала руками, а была с ними чрезвычайно любезна, но конкретна и чуть-чуть нетерпелива.

— Какие у вас есть доказательства того, что он лег в больницу не по болезни, что кто-то его туда положил, чтобы сорвать вердикт?

Старшина, преподавательница сольфеджио и Журналист посмотрели друг на друга. А больше никто и не пришел, хотя еще несколько дней назад больше всех на эту встречу рвалась, конечно, «Гурченко».

— Но его просто не могли положить по «скорой» в эту больницу, — сказал Кузякин. — Это элитная больница, там у него отдельная палата, так не бывает.

— Почему не бывает? — сухо сказала адвокатесса. — Место было, вот и положили.

— Но я могу сам сходить туда от газеты и задать вопросы.

— Ну ладно, допустим, вы заплатите, там скажут, что им кто-то позвонил, хотя вы все равно не узнаете кто. Что дальше? С точки зрения процесса?

— Дальше надо проводить независимую экспертизу, — настаивал Журналист.

— Принудительное освидетельствование? Не будьте наивны. Никто не будет проводить никаких экспертиз, а если бы кто-то вдруг и решил это сделать, то предынфарктное состояние — это просто скачок давления, он будет зафиксирован в медицинской карте; три дня назад он был, а сегодня его нет.

— Но должны же быть какие-то доказательства, — не унимался Кузякин. — Алла, вы же там были. Неужели вы ничего особенного не заметили?

Она задумчиво посмотрела на Журналиста:

— Нет. Ничего особенного. Впрочем, я не врач.

— Ну вот, — сказала адвокатесса. — А теперь давайте считать, что у нас получилось. Коллегия распущена, снова собрать тех же самых людей нельзя ни с юридической, ни с практической точки зрения. Мне как юристу обжаловать тут нечего и незачем, я лучше поберегу патроны, Лудов и так расстрелял их все, и вот что из этого получилось. Вам понятно, Майор, о чем я говорю, вы же человек военный?

— Так точно, — сказал Зябликов. — Мы недооценили противника.

— Они вас тоже недооценили, — чуть смягчившись, сказала Елена Львовна Кац, — Да и я тоже не думала, что такое может быть. Это удивительно, по правде сказать. А теперь извините, ко мне там уже клиент. Я была рада с вами познакомиться.

— У меня к вам еще один вопрос, — сказал Зябликов, уже поднимаясь, — если разрешите. Почему вы меня не отвели во время отбора?

— Я хотела вас отвести, но Лудов настоял, чтобы вы остались.