На пути в Дамаск. Опыт строительства православного мировоззрения - Сергей Юрьевич Катканов

***

Послушников от паломников здесь невозможно отличить – одеты похоже, спят вперемежку, а в местных порядках разбираются, кажется, все, кроме меня. В общей комнате друг с другом ни кто не заговаривает – каждый весь при всех, но сам по себе. Твоего уединения, которым здесь дорожат, ни кто не разрушит, ни кто не пристанет с разговором, не спросит о том, о чем сам не захочешь сказать. Но это не ледяное безразличие вокзального зала ожидания. Попроси о помощи первого же, кто окажется рядом, и для тебя спокойно, без суеты сделают все, что только смогут.

В комнатки, отделенные от общего "зала" вместо дверей одеялами, без молитвы заходить не принято. Перед порогом надо сначала произнести: "Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас", потом услышать "Аминь" и только тогда зайти.

В первый вечер меня по одному вопросу послали на третий этаж, сказав, что "Василий у себя". Постучал. Не открывали. Снова постучал. За дверью, кажется, послышалось легкое шевеление, но и всего лишь. Еще несколько раз постучал вполне внятно и раздельно. Искомый Василий признаков жизни не подавал, и я отступил, уверенный, что шорохи за дверью мне послышались. Но потом мне объяснили, что Василий был на месте, а не открыл, потому что я молитвы не прочитал. Хамское высокомерие по отношению к малосведущему гостю? Не торопитесь так считать, хотя и во мне по началу вертелось подобное заключение. Просто это другие люди. У них внутри уверенность, что разумное существо обязательно прочитает молитву. А если слышно один стук – это или ветер гуляет, или бесы тешатся, или какое-нибудь бессловесное создание. И реагировать на стук будут не больше, чем на скребущуюся мышь. Только молитва является признаком человека.

***

Разбудил меня в 5 часов утра зубодробильный грохот. Казалось, что кто-то изо всех сил трясет пустую жестянку, полную крупных гаек. Что на самом деле было в руках у послушника-будильщика, я так и не узнал, потому что, когда я открыл глаза, он уже удалился с чувством выполненного долга. Здесь не армия и не тюрьма, хотя очень похоже. Сюда люди добровольно приходят. К утреннему богослужению будят всех, но из постели ни кого не выковыривают.

Рано утром в храме, пока еще темно, атмосфера непередаваемая. Молящихся довольно много, но ни один не проронит ни полслова, ни полшепота. Монах изумительно красивым голосом читает псалмы, но это чтение не разрушает тишину, а лишь ее подчеркивает, так же как и ни с чем не сравнимое пение монашеского хора. Единственное освещение – свечи да лампады перед образами. Тихо, как в гробу. Красиво, как в раю. Раньше бывал во многих храмах на богослужении, но только ранним утром в оптинском соборе я по-настоящему ощутил, что такое общая молитва. Если поклон кладется, то одновременно. Стоя в западной части храма, можно видеть, как единою волною склоняются все спины разом. Чувствуешь себя каплей в этой волне, покрывающей храмовое пространство. Так же одновременно все крестятся, причем это слышно (!) – шорох слегка шелестящей одежды на несколько мгновений наполняет слух.

Подобно послам Владимира Святого, я уже не знал, на небе нахожусь или на земле. Какие же духовные радости переживают здесь послушники, спящие на тюремно-армейских кроватях? Видимо, стоит одно другого. А монахи, имеющие многолетний опыт духовной жизни? Им уже, должно быть, ведомо, что такое рай, какое там недосыпание. Но… будьте спокойны, им так же ведомо, что такое ад.

Служба длилась семь часов подряд, до самого обеда. Выстоять ее, разумеется, смогли только те, кто способен раствориться в молитве, то есть почти все. Раньше времени вышли из храма я да еще несколько человек.

***

Еда монастырская – на любителя. Даже имея голод в качестве лучшей приправы (завтрака в монастыре нет вообще), я с трудом заталкивал в себя пустые щи, слипшуюся лапшу, неаппетитный кисель. Но за столом рядом со мной, казалось, ни кто не страдал аппетитом. Все молча наворачивали за обе щеки, внимая послушнику, читавшему душеполезную книгу. Я привычно обратился к соседу: "Будьте добры, передайте кусочек хлеба". Он протянул мне его со словами: "Будьте добры, возьмите", но при этом удивленно поднял на меня брови, да и самой интонацией выразил недоумение – дескать, о какой тут доброте речь? Конечно, мне надо было просто сказать: "Брат, дай хлеба". Ведь каждое слово значит то, что оно значит. Здесь ни что не условно.

***

Оптинские сосны – легендарны. Говорили, что от них не много осталось. Не знаю, сколько сосен тут было раньше, а по мне так и сегодня на берегу Жиздры – весьма приличный бор. Здесь чисто все: и земля под ногами, устланная пожухлой хвоей, чиста как выбитый ковер, она не навязывает гуляющим тропиночных маршрутов, позволяя фланировать в свободном режиме. Чист воздух – немного речной, немного хвойный – его здесь много, потому что кроны сосен – высоко вверху – все кругом прозрачно. Чиста до голубизны вода в святом источнике, который обнесен срубом из толстых бревен – взгляд тонет в прозрачной толще. При мне один мужчина набрал эту воду в бутылку и поднял над головой, показывая другим – солнечный луч вспыхнул в кристальной воде жарким пламенем.

Подумалось, что здесь чисты все четыре стихии: земля, воздух, вода, огонь. Душа в таком окружении очищается, даже если не хочет. Не даром все-таки спрашивал вчера монах на приходной: "А что такой грязный?" Не стал ли хоть чуточку чище?

При источнике устроена дощатая купальня – возможности для очищения. в том числе и телесного, неограниченные. Вот вышли из купальни две женщины, одна из них сказала мне с ласковой улыбкой: "Счастливо вам искупаться, только обратите внимание – там вторая ступенька скользкая". Я поблагодарил за пожелание и предостережение, хотя до этого мне и на ум не шло залезать в студеную апрельскую воду. Но трогательная доброжелательность и предупредительность женщины так замечательно гармонировала с царящей вокруг чистотой, что я просто взял и послушался. Однако, мне удалось зайти в ледяную воду лишь по колено. С трудом превозмогая ломящую боль, я отступил обратно. В душе опять поднялся легкий ропот – железные они тут все что ли, кроме меня?

Рядом у поклонного креста стоял молодой послушник, полушепотом читая акафисты. Молился он тут уже второй час, и прерываться, судя по всему, пока не собирался. А я его видел вчера на привратном послушании, то есть, вероятнее всего, большую часть ночи он не спал. Потом с