Наездник Ветра - Григорий Александрович Шепелев

– Нет, патрикий, – ласково улыбнулась Ольга, – ты не сказал: постараться её иметь. Ты сказал, что Крещение – это обещание Богу чистой совести. И ты прав. Ведь в том переводе, который ты прочитал, так и говорится.

– Так в чём же дело?

– А дело в том, что в тексте – ошибка. В начальном, греческом тексте сказано, что крещение – это просьба к Богу о чистой совести. Понял? Не обещание. Просьба!

– Послание Петра входит в Новый Завет, – возразил патрикий, – Завет – это договор. А договор – это обмен обещаниями.

– Патрикий! Ты уже согласился с тем, что немыслимо с чистой совестью пообещать Богу чистую совесть. А попросить его о чистой совести можно. Пётр не уточнил, кто должен просить. Младенец, конечно, просить не может. Но тот, кто крестит младенца, может просить.

– Княгиня! Вспомни восьмую главу Деяний. Евнух спросил Филиппа-апостола: «Что препятствует мне креститься?» Филипп сказал: «Если веришь от всего сердца – можно!» Значит, креститься может лишь тот, у кого есть вера. Младенец может ли иметь веру и убеждения?

– Нет, не может, – признала Ольга, – верой достаточно обладать тому, кто крестит его!

Бедный Святослав, лицо у которого уже начало зеленеть, вскочил и выбежал вон. Иоанн же пробыл с княгиней ещё часа полтора, обсуждая с ней и вторую заповедь, и пятнадцатую главу Деяний, и то, что апостол Пётр сказал Корнилию, поклонившемуся ему. В конце разговора он попросил у княгини что-нибудь почитать. Она дала ему много книг, очень толстых и интересных, чтобы он больше к ней не являлся. Прощаясь с ней, он не удержался от замечания, что точнейший символ святой апостольской православной церкви – это святые мощи, то есть гнилые кости в красивых, позолочённых гробах.

Глава двадцать шестая

Наступил ноябрь. Однажды утром Роксана и пять её молодых служанок пили вино, сидя за столом на поварне. Две из семи отпросились на один день проведать родню в киевском предместье. Все девушки у Роксаны были невольницы, ставшие таковыми из-за долгов их родителей. Но рабов на Руси обычно после трёх лет служения отпускали на волю, да не с пустыми руками, потому девушки не особенно проклинали свою судьбу. Раксана порой приказывала их сечь, но всегда за дело, и часто щедро одаривала. А кроме того, всегда были рядом тридцать красивых отроков, да и князь Святослав приезжал чуть не каждый день с весёлыми тысяцкими. И что могло быть почётнее, чем служить у его возлюбленной?

Египтянка была в кожаных штанах, лисьем полушубке и сапогах со шпорами. Она ждала Святослава, который должен был за нею заехать, чтоб взять её на охоту. Служанки и госпожа премило болтали, громко смеясь и перебивая одна другую. Роксана много рассказывала о своей прошлой жизни. На третьем часу застолья одна из девок – рыжая, с длинным носом, спросила вдруг:

– А ты знаешь, Роксана, что нужно сделать, чтоб Святослав к тебе не остыл?

– Не думать об этом, – ответила египтянка. Все её собеседницы, кроме рыжей, весело закивали, а рыжая возразила:

– Не думать – мало.

– Не мало. Пусть Святослав беспокоится, как бы я к нему не остыла! Тогда я буду всегда ему интересна. Правильно ли я говорю, мои дорогие?

– Но для того, чтобы он начал беспокоиться, нужно как-то внушить ему беспокойство, госпожа, – заметила черноглазая и улыбчивая хазарка лет восемнадцати, – а иначе откуда оно возникнет? Он ведь хорош собою, молод, силён и горд. К тому же, он – князь. Нет-нет, нужен повод!

– Какой же повод могу я дать? – спросила Роксана. Все пять девчонок стали наперебой советовать ей внушить Святославу ревность. Они уже много выпили, потому говорили громко, напористо.

– Он убьёт меня и того, к кому приревнует, – заметила египтянка, – как будто вы об этом не знаете!

– Но ведь он уже ревновал тебя, и не раз, – напомнила рыжая, – всё сошло тебе с рук, Святослав тебя не ударил даже! И видно со стороны, что его любовь к тебе от этого крепче стала.

– Вы, верно, мне уже подыскали какого-нибудь красавца? – осведомилась Роксана, взяв ковш и сделав глоток. Служанки переглянулись.

– За этим дело не станет, – насмешливо объявила самая длинноногая и красивая из всех девушек, белокурая путивлянка Маришка, – подыскать можно.

– И ты возьмёшься за это?

– А почему бы и нет? Только прикажи, госпожа моя!

– Хорошо.

Роксана поставила ковш на стол. Внимательно глядя в яркие и смеющиеся глаза Маришки, она прибавила:

– А теперь, Маришка, ступай немедленно к отрокам и вели любому из них, какой приглянётся, выпороть тебя розгой по заду так, чтоб три дня ты сесть не могла! А вы все ступайте с ней на конюшню да поглядите на это дело.

Девки застыли. Лицо Маришки, гордое и красивое, побелело. Её улыбка стала растерянной.

– Госпожа Роксана! За что опять приказываешь пороть? В субботу ведь драли! И почему лишь меня одну? В чём я провинилась перед тобою?

– Буду считать, что ни в чём, если ты мне скажешь прямо сейчас, кто тебе велел меня ссорить с князем.

Маришка медленно поднялась. Её губы дрогнули, но слова прозвучали твёрдо:

– Никто, клянусь! Я добра хотела тебе и князю. Не только я!

– Вижу, что не только. Но высекут лишь тебя, чтобы впредь тебе неповадно было втягивать девок в заговор.

– Госпожа Роксана! – выдохнула Маришка, сжав кулаки, – какой заговор? Всё не так! Клянусь, всё не так!

– Когда над тобою не свистит розга, тебе доверия нет. Ежели на лавке язык у тебя развяжется, всыпят меньше. Вы, прочие, передайте отроку мой приказ её пощадить, если поумнеет!

– Да почему я должна одна под розгой реветь? – вскричала Маришка, быстро взглянув на своих подруг, потом на Роксану, – пускай накажут и их!

– Вот это уж мне решать. Ещё раз откроешь рот – реветь будешь дольше. К отрокам, живо!

Маришка вдруг лихо задрала нос. Видимо, у неё вертелась на языке какая-то дерзость. Однако, так ничего и не прозвучало. Выйдя из-за стола, красавица-путивлянка бросилась вон с такой быстротою, что только пятки её сверкнули да всколыхнулся подол ситцевой рубашки. Другие девки поспешно выбежали за нею, ибо у них не было причин спорить. Как только дверь за ними закрылась, Роксана встала и начала ходить взад-вперёд, невесело размышляя. Вскоре со стороны конюшни раздался громкий, пронзительный визг Маришки. Её привязали к лавке и драли розгой. Когда Маришка на один миг умолкала, чтоб набрать воздуху в грудь для нового крика, был слышен свист хворостины.

Вопли не отвлекли Роксану от мрачных её раздумий. Но всё же ей пришлось их прервать, ибо дверь открылась с протяжным железным пением, и в поварню вошёл Лешко.

– Ну, где Святослав? – исподлобья глянула на него Роксана, остановившись, – может, послать к нему да спросить, что он там всё