На высотах твоих - Артур Хейли

– Послушайте, а не лучше ли нам… – вмешался Ричардсон. Надо прекратить это сию же минуту, решил он, это же невыносимо…

Уоррендер даже не заметил, что его перебили. Бас его окреп и заполнил кабинет торжественным рокотом.

– Только благодаря Говарду налет увенчался успехом. Несмотря на массированную противовоздушную оборону, они поразили цель. Это, знаете ли, у них такой термин – “поразить цель”.

Понимая, что он бессилен что-либо предпринять, Брайан молча слушал повествование министра.

– На обратном пути самолет Говарда был подбит, а мой сын смертельно ранен. Но он продолжал пилотировать.., искалеченный бомбардировщик.., борясь за каждую милю.., сам умирая, он пытался спасти штурмана. Голос Уоррендера пресекся, он пьяно всхлипнул. “О Боже, – взмолился про себя Ричардсон, – Боже милостивый, прекрати эту муку”. Но это был еще не конец.

– Он дотянул домой.., и посадил самолет. Штурман остался жить, а Говард.., умер. – Голосом, в котором теперь звучали желчные, сварливые нотки, Уоррендер продолжал:

– Его должны были бы посмертно наградить “Крестом Виктории”. Или как минимум “Крестом за летные заслуги”. Мне порой кажется, что ради Говарда я должен этого добиться.., даже теперь…

– Не вздумайте! – почти выкрикнул партийный организатор. – Не ворошите прошлое.

Министр иммиграции залпом осушил свой стакан. Словно спохватившись, бросил Ричардсону:

– Если хотите выпить, налейте себе сами.

– Спасибо. – Ричардсон повернулся к столу, где на подносе стояли стаканы, ваза со льдом и бутылки. Да, сейчас хороший глоток как нельзя кстати.

Ричардсон щедро плеснул в стакан виски, добавил лед и имбирный лимонад. Обернувшись, он увидел, что Харви Уоррендер сверлит его пристальным взглядом.

– А вы мне никогда не нравились, – заявил министр по делам иммиграции. – С самого начала.

– Сдается мне, что не вам одному, – пожал плечами Брайан Ричардсон.

– Вы были человеком Хаудена, – стоял на своем Уоррендер. – Когда Джим предложил сделать вас одним из лидеров партии, я возражал. Думаю, Джим рассказал вам об этом, стараясь настроить против меня.

– Нет, – покачал головой Ричардсон. – Даже словом не обмолвился. Не думаю, чтобы он хотел настроить меня против вас. Зачем ему это?

Неожиданно Уоррендер спросил:

– А вы-то что во время войны поделывали?

– О, был в армии некоторое время. Ничего особенного. – Ричардсон не стал утруждать себя воспоминаниями о трех годах в пустыне, в Северной Африке, потом в Италии, о тяжелых боях, может быть, одних из самых ожесточенных за всю войну. Бывший сержант Ричардсон теперь редко заговаривал о том времени, даже с близкими друзьями.

– Вот в чем беда с такими, как вы, у кого кишка тонка. Вы-то все выжили. А самые достойные… – взгляд Харви Уоррендера устремился к портрету, – ..многие из них не дожили…

– Мистер Уоррендер, – предложил Ричардсон, – не могли бы мы присесть. Мне нужно поговорить с вами кое о чем.

Ричардсону не терпелось покончить со всем и броситься прочь из удушающей атмосферы этого дома. Впервые он усомнился в здравом рассудке Харви Уоррендера.

– Ну тогда валяйте, – министр по делам иммиграции указал на два стоявших друг против друга кресла.

Ричардсон сел в одно из них, а Уоррендер прошагал к столу и, расплескивая виски, вновь наполнил свой стакан.

Лучше всего, решил Ричардсон, сказать ему прямо и сразу.

– Мне известно о вашей сделке с премьер-министром, – негромко и спокойно произнес он. – Все подробности, все условия.

Повисло растерянное молчание. Потом, злобно сощурив глаза, Харви Уоррендер прорычал:

– Это Джим Хауден рассказал вам. Двуличный предатель…

– Нет, – энергично замотал головой Ричардсон. – Шеф мне ничего не говорил, да он и не подозревает, что я знаю. Думаю, он был бы просто потрясен, если бы догадался.

– Врешь, сукин ты сын! – Уоррендер вскочил, еле удержавшись на ногах.

– Думайте что хотите, – все так же сдержанно заявил Ричардсон. – Но зачем мне вас обманывать? В любом случае вопрос, как я узнал, не имеет значения. Главное то, что я об этом знаю.

– Ну ладно, – взорвался Уоррендер. – Значит, заявились меня шантажировать. Так вот что я вам скажу, мистер партийный функционер, выскочка вы этакий, мне наплевать, что вы пронюхали о нашей сделке. Грозите мне разоблачением? А последним-то смеяться буду я. Я вам еще покажу! Созову репортеров и все им выложу – прямо здесь и сегодня же!

– Вы все же присядьте, пожалуйста, – настойчиво попросил его Ричардсон. – И давайте не повышать голос. А то вашу супругу потревожим.

– Ее нет дома, – коротко бросил Уоррендер, но все-таки сел в кресло. – Здесь вообще больше никого нет.

– Я пришел к вам не угрожать, – продолжал Ричардсон. – Я пришел просить вас, молить, если хотите.

"Сначала испробую самый очевидный путь, – подумал он, – хотя надежды на успех почти никакой. Но к альтернативному способу придется прибегнуть только тогда, когда все другие средства будут исчерпаны”.

– Молить? – удивился Уоррендер. – Это в каком же смысле?

– В буквальном. Умоляю вас, освободите вы шефа от вашей хватки, порвите с прошлым, верните ему бумагу с текстом вашего соглашения…

– Ну конечно, – саркастически обронил Уоррендер. – Ничего другого я и не ждал.

Ричардсон старался, чтобы его голос звучал как можно убедительнее:

– Теперь уже никакой пользы вам не будет, мистер Уоррендер. Ну разве вы сами не понимаете?

– Я понимаю только одно. Мне вдруг пришла догадка, зачем вы все это затеяли. Спасаете свою шкуру, вот что. Если я разоблачу Джима Хаудена, ему конец. А вместе с ним и вам тоже.

– Уверен, что так и будет, – устало согласился Ричардсон. – Хотите верьте, хотите нет, но меня это мало волнует.

Он сказал правду, убеждал Ричардсон сам себя, об этом он думал меньше всего. Но действительно, зачем же он все это затеял? Из личной преданности Джеймсу Хаудену? Отчасти да, но здесь все-таки нечто большее. Не заключалась ли разгадка в том, что Хауден – при всех его недостатках – на посту премьер-министра был благом для страны, и какие бы излишества он себе ни позволял в стремлении сохранить власть, разве он не возвращал сторицей служением нации? Хауден – и Канада тоже – заслуживал лучшей доли, нежели крах в бесчестье и позоре. “А может быть, – думал Ричардсон, – то, что я сейчас делаю, и есть проявление чувства, родственного патриотизму, что-то вроде троюродного патриотизма”.

– Так я отвечу вам “нет”, – заявил Харви Уоррендер. – Твердо и бесповоротно.

Значит, придется все же прибегнуть к секретному оружию.

Ричардсон и Уоррендер в гнетущем молчании испытующе разглядывали друг друга.

– А если бы я вам сказал, – медленно начал Брайан, – что имею некоторые сведения, которые заставят вас передумать.., сведения, которые мне не хотелось бы обсуждать даже с глазу на глаз с вами, вы изменили бы свою позицию?

Министр по делам иммиграции ответил безапелляционным тоном:

– Ни на земле, ни в небесах не найдется такой силы, чтобы принудить меня взять свои слова обратно.

– А по-моему, найдется, – вполголоса возразил Брайан Ричардсон. – Видите ли, я знаю правду о вашем сыне.

В кабинете воцарилось молчание, которому, казалось, не будет конца.

С лицом, залившимся смертельной бледностью, Харви Уоррендер выдавил из себя свистящим шепотом:

– Что это вы там знаете?

– Помилуйте ради Бога, – запротестовал Ричардсон. – Ну разве вам недостаточно того факта, что я знаю. Не вынуждайте меня пересказывать всю эту историю.

И вновь зловещий шепот:

– Говорите, что вы там знаете? Значит, не будет между ними никаких намеков, никаких недомолвок; мрачной и трагической правды не избежать.

– Хорошо, – упавшим голосом произнес Ричардсон. – Очень жаль, что вы так настаиваете. – Он посмотрел Уоррендеру прямо в глаза. – Ваш сын Говард никогда не был никаким героем. Он был предан суду военного трибунала за трусость, проявленную перед лицом противника. За то, что бросил в бою своих товарищей и подверг опасности их жизни. За то, что стал причиной гибели своего штурмана. Военный трибунал признал вашего сына виновным по всем пунктам. В ожидании приговора он покончил жизнь самоубийством – повесившись.

В лице Харви Уоррендера не осталось ни кровинки. Через силу Ричардсон угрюмо продолжал:

– Да, воздушный налет на Францию действительно был. Но только ваш сын никем не командовал, кроме одного-единственного своего штурмана. И своего самолета. И добровольцем он не вызывался. Это было его первое задание, самый первый вылет.

Губы у партийного организатора пересохли. Он торопливо облизал их и вновь начал говорить.