На высотах твоих - Артур Хейли

– А мне нравится ваша смелость. Могу вам сказать только одно. Бывают моменты, когда жизнь требует, чтобы кто-то и в грязи копался – как бы ему самому это ни было противно.

Молодой человек промолчал.

– Теперь поговорим о вас, – продолжал Ричардсон. Он потянулся к стоявшей на столе корзине, покопался в бумагах и отыскал два скрепленных вместе листка.

Просмотрев их, спросил:

– Вы знаете, где находится Фоллингбрук?

– Да, в Северо-Западном Онтарио.

– Правильно, – кивнул Ричардсон. – Советую приступить к его изучению: география района, местные жители – с этим я вам помогу, – экономика, история и все такое прочее. Этот рейдинг <Административная единица или избирательный округ в Канаде и Новой Зеландии.> вот уже лет двадцать представляет Хэл Тедеско. На очередных выборах он подаст в отставку, хотя об этом еще и не объявлялось. Фоллингбрук – надежное, гарантированное место, и премьер-министр будет рекомендовать вас на него кандидатом от партии.

– Да, – процедил сквозь зубы молодой человек, – времени вы не теряете.

– Мы заключили сделку, – сухо и резко напомнил ему Ричардсон. – Вы свои обязательства выполнили, теперь – моя очередь.

Указав на зеленую папку, добавил:

– А это верну завтра.

Молодой человек помолчал в нерешительности, потом неловко произнес:

– Не знаю даже, что и сказать.

– А ничего, – посоветовал Ричардсон. Впервые за все время их беседы он улыбнулся. – Основная беда политики в том, что слишком много народу говорит слишком много слов.

Через полчаса, еще раз перечитав содержимое папки, на этот раз с углубленным вниманием, директор партии снял трубку одного из двух телефонных аппаратов, стоявших на его столе. Это был прямой городской телефон, и он набрал номер правительственного коммутатора и попросил соединить его с министерством по делам иммиграции. Переговорив еще с одной телефонисткой и двумя секретарями, он наконец добрался до министра.

Телефонная трубка донесла до него зычный бас Харви Уоррендера:

– Чем могу помочь?

– Я бы хотел встретиться с вами, сэр, – с большинством членов кабинета Брайан Ричардсон был на ты, но Уоррендер составлял редкое исключение.

– У меня как раз выдался свободный час, – предложил Харви Уоррендер. – Заходите, если угодно. Ричардсон заколебался.

– Мне это не очень удобно, если не возражаете. Вопрос у меня весьма личного свойства. Я подумал, нельзя ли было бы нам встретиться у вас дома сегодня вечером. Скажем, часов в восемь.

– В моем офисе нам никто не помешает, заверяю вас, – настаивал министр.

– Я бы все же предпочел встретиться у вас дома, – терпеливо ответил партийный организатор.

По тону Уоррендера было ясно, что министру возражения Ричардсона очень не по душе. Он раздраженно проворчал:

– Не нравится мне вся эта таинственность. Что у вас за дело-то?

– Личное, я же сказал. Думается, вечером вы сами согласитесь, что обсуждать его по телефону не стоило.

– Слушайте, если вы по поводу этого сучьего сына Дюваля…

– Нет, с ним это не связано, – прервал его тираду Ричардсон. “Во всяком случае, напрямую, – подумал он, – Только косвенно, через целую цепь зловещих событий, которые вызвал к жизни сам того не подозревающий Дюваль”.

– Ну, тогда ладно, – нехотя согласился министр. – Если уж так необходимо, приходите ко мне домой. Жду в восемь.

Ричардсон услышал щелчок – министр бросил трубку.

Глава 2

Обитель достопочтенного Харви Уоррендера являла собой внушительного вида двухэтажный дом в Роклифф-парке – в северо-восточной части Оттавы. В начале девятого фары “ягуара” Ричардсона высветили извилистые, окаймленные деревьями бульвары района, некогда известного под более прозаическим названием Маккэйский пустырь, а ныне элегантного привилегированного места обитания столичной элиты.

Проехав еще несколько минут, Ричардсон оказался у дома Уоррендера, стоявшего на ухоженном лесистом участке, к нему вела длинная серповидная подъездная дорожка. На эффектно отделанном тесаным камнем фасаде здания бросались в глаза белые двустворчатые двери, обрамленные по бокам двумя белыми колоннами. Слева и справа от дома Уоррендера, как было известно Ричардсону, находились дома французского посла и одного из членов Верховного суда, а прямо напротив через улицу – лидера оппозиции Бонара Дейтца.

Оставив “ягуар” на дорожке, Ричардсон прошел между колоннами и нажал светящуюся кнопку звонка. Внутри дома послышался мелодичный перезвон.

Дверь открыл сам министр по делам гражданства и иммиграции, одетый в домашнюю куртку и красные кожаные шлепанцы. Вытянув шею, он вглядывался в темноту, придерживая полуоткрытую створку двери.

– А, это вы, – вместо приветствия произнес он. – Ну давайте заходите.

В тоне и манерах министра не было и намека на вежливость. Речь звучала слегка невнятно – причина, как предположил Ричардсон, крылась в стакане, наполненном на первый взгляд неразбавленным виски, который Уоррендер держал в руке. И, очень вероятно, еще в нескольких, ему предшествовавших. “Подобная ситуация, – подумал Ричардсон, – отнюдь не облегчит задачу, с которой я сюда пришел. Но, возможно, и наоборот: действие алкоголя на некоторых людей предсказать невозможно”.

Партийный организатор вошел в просторную прихожую, в центре которой на дубовом паркете лежал толстый персидский ковер. Харви Уоррендер указал ему на стул с высокой прямой спинкой:

– Пальто бросьте сюда, – распорядился он и, не дожидаясь Ричардсона, направился через прихожую к открытой двери.

Ричардсон выскользнул из своего тяжелого пальто и последовал за ним.

Приостановившись у двери, Уоррендер кивком пригласил Ричардсона пройти в просторный квадратный кабинет. Три его стены были от пола до потолка заставлены книгами, многие из которых, заметил Ричардсон, щеголяли дорогими переплетами ручной работы. Центр четвертой стены, обшитой дубовыми панелями, занимал массивный камин. Какое-то время назад в нем, видимо, разводили огонь, но сейчас на решетке осталось только несколько едва тлеющих обугленных поленьев. Ближе к одной из стен стоял полированный письменный стол темного дуба, по комнате было расставлено несколько кожаных кресел.

Над камином находилась доминировавшая над всем остальным достопримечательность кабинета.

В дубовой обшивке была устроена прямоугольная ниша, а в ней, иллюминированный искусно скрытой подсветкой, висел портрет молодого человека в форме военно-воздушных сил. Это была точная – только увеличенная – копия картины, помещавшейся в офисе Харви Уоррендера.

Основание прямоугольника образовывало полку, и на ней лежали три предмета: маленькая модель – копия бомбардировщика “москито” времен второй мировой войны, сложенная карта в пластиковом планшете карманного размера и – между ними – выцветшая офицерская фуражка с потускневшей кокардой. Внутренне содрогнувшись, Ричардсон вспомнил слова Милли: “Что-то вроде храма”.

Харви Уоррендер сказал близко из-за его спины:

– Это мой сын Говард.

Тон министра заметно смягчился, от него забористо пахло виски.

– Да, я так и подумал, – ответил Ричардсон, у него появилось ощущение, что его вынудили стать участником ритуала, обязательного для всех посетителей. Вот как раз с этим ему и хотелось покончить как можно скорее.

Однако Харви Уоррендера уже было не удержать.

– Думаю, вас заинтересовали эти вещи под портретом. Они принадлежали Говарду. Я потребовал, чтобы мне прислали все, что было при нем, когда его убили в бою. У меня их целая коробка, и каждые несколько дней я произвожу на полке кое-какую перестановку. Завтра вот уберу модель самолета, а вместо нее положу карманный компас. На будущей неделе заменю карту на бумажник Говарда. Только фуражка по большей части остается на своем месте. Мне иногда кажется, что сын вот-вот войдет в эту комнату и наденет ее по всей форме.

"Ну что на это ответить? – подумалось Ричардсону. – Интересно, много ли еще таких, кто, подобно Уоррендеру, стал жертвой невероятнейшей мороки, заблудился в собственной памяти? Немало, если верить слухам”.

– Славный был мальчик. Прекрасный характер, и погиб героем. Полагаю, вам приходилось слышать, – сказал Уоррендер и добавил неожиданно резким и требовательным, чуть ли не угрожающим тоном:

– Не могли вы не слышать!

– Ну… – начал было Ричардсон и умолк. Он чувствовал, что все, что бы он сейчас ни сказал, уже не остановит надвигающегося потока воспоминаний.

– Они участвовали в воздушном налете на Францию, – министр по делам иммиграции по-прежнему пьяно комкал слова, но голос его потеплел, было заметно, что историю эту он пересказывал уже много раз. – Летали на “москито” – двухместных бомбардировщиках, да вот взгляните на эту модель. Говард мог не лететь. У него уже было более чем достаточно боевых вылетов. Но он вызвался добровольцем. Его назначили командовать эскадрильей.