Встреча на далеком меридиане - Митчел Уилсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Есть вещи, которых тебе не понять, — сказал он, не зная, как убедить ее.
— Потому что я молода и неопытна? — спросила она преувеличенно спокойно, и, хотя она сердилась на него, Нику стало искренне жаль ее.
— Валя, не заняться ли нам работой? — сказал он ласково.
— А я вовсе на так уж молода и неопытна. Я ведь сразу сообразила, кто подарил тебе маленький глобус.
— Лучше оставим прошлое в покое. Я не стану задавать тебе никаких вопросов, и ты тоже меня не спрашивай — хорошо?
— Ну, разумеется, — ответила она кротко. — Твоя жена была первой женщиной, которую ты любил?
Ник поднял на нее глаза, но Валя в эту минуту смотрела не на него, она заглядывала в цилиндр счетчика, проверяя сохранность нити накала.
— Да, — сказал Ник очень резко, желая показать, что намерен прекратить разговор, но Валю это не остановило.
— А после нее?
— Что после нее?
— Был у тебя еще кто-нибудь?
— Валя, ведь мы, кажется, решили не затрагивать такие темы.
— Мы никаких тем и не затрагиваем. Я просто хотела узнать, как американцы относятся к женщинам, только и всего.
— В Америке семьдесят миллионов мужчин, и все они чуточку между собой различаются. Вообще же мужчины в Америке точно такие, как в России.
— Так, значит, у тебя был и еще кто-то.
— Конечно, был и еще кто-то, — сказал он мягко. — Валя, я ведь у тебя ничего не выпытываю.
— Я знаю. Вы еще любите друг друга, ты и та другая женщина?
— Я люблю тебя, — проговорил он быстро. — То было давно.
— Давно? Следовательно, после нее были еще и другие?
— Знаешь, Валя, когда Мари Кюри работала в лаборатории, она не задавала Пьеру подобных вопросов. И ее дочь не задавала таких вопросов Жолио, и, вероятно, Лизе Мейтнер никогда…
— И много их было, других женщин? — не унималась Валя.
— Очень много, — сказал Ник раздраженно. — Я не веду им счета. Валя, прекрати! Зачем ты все это говоришь?
— Если я так неопытна по сравнению с тобой, так молода…
— Я об этом ни слова не говорил. Это ты сама сказала.
—…вполне естественно, что мне любопытно узнать, откуда у тебя такое знание женщин.
— Никакого знания женщин у меня нет. С теми немногими, с кем мне приходилось сталкиваться, я ухитрился совершить все те ошибки, какие только может совершить мужчина. Поверь мне, у меня нет никакого права… Ему пришлось закончить по-английски: — права судить и, осуждать…
— Судить и осуждать? — повторила она за ним.
— Да, судить и осуждать, — сказал он нетерпеливо. — Ну, понимаешь, судья судит, осуждает, решает, — пытался он объяснить ей по-русски.
— Что же ты решил? — спросила она. — И что тебе надо было решать?
— Ничего, — сказал он беспомощно. — Валя, у нас нет времени рыться в словаре.
— Слушай, я хочу, чтобы ты знал, — продолжала она. — Я не так неопытна, как ты полагаешь.
И она рассказала ему, что в десятом классе один мальчик был так страстно в нее влюблен, что она боялась, что он и в самом деле застрелится в Сокольниках, как грозился. И потом в университете был один студент-химик, из Архангельска. И потом еще один, из Таганрога, его звали Володя. Она этого Володю любила, но когда она однажды вообразила, что забеременела, Володя был в такой панике, что ей с тех пор даже смотреть на него стало противно. Валя стремительно выкладывала ему все эти нехитрые увлечения, с трудом, сердито, преодолевая неловкость. Сперва Ник и сам было рассердился на нее, но тут же его охватило чувство нежности к ней и сострадания. Его тянуло обнять ее и утешить, как стал бы он утешать ребенка, который ломает свою гордость, прикидывается не тем, что он есть на самом деле, и все для того, чтобы старшие дети, нетерпеливо его отталкивающие, согласились принять его в игру.
Между ними то и дело возникали размолвки и недоразумения, и каждый раз после этого они смотрели друг на друга растерянно, удивляясь, как это можно не понимать того, что так ясно и очевидно. Валя росла в постоянном общении с людьми, все время чувствовала свою связь с ними — Ник рос один. То, что он считал отрадной возможностью побыть наедине, Валя воспринимала как тягостное одиночество. У нее была потребность в руководстве хотя бы в форме советов — в нем это вызывало инстинктивное недоверие.
Днем, какие бы длинные разговоры они теперь ни вели, они не прекращали работу, и если даже иногда пререкались, то всегда старались вовремя остановиться, чтобы дело не дошло до обид, хотя частенько случалось, что спохватывались они слишком поздно. Ночью разговоров не было — только шепот, отрывочные слова, погружение в жаркую страсть, которая снимала все, кроме самого ощущения близости. А затем — неизбежная разлука, поспешное бегство по темному зданию, в котором завывал ветер. Валя считала это для себя унизительным, хотя никогда прямо об этом не говорила, так же как и он старался не взваливать на нее лишней душевной тяжести, которую втайне чувствовал: ведь он нарушил обещание, данное Гончарову, — обещание, бывшее условием его поездки сюда.
Но вот наступило утро, поразившее всех ослепительным солнцем. Солнце врывалось морем света сквозь чистые, незавьюженные окна, оно сверкало золотыми искрами сквозь лохматую завесу снега, налипшего к стеклам с наветренной стороны. С нижнего этажа слышался смех, мужские голоса, топот ног, обутых в валенки, — это начали разметать сугробы, завалившие проходы между строениями. Какая ирония, подумал Ник: то, что для него было безмятежным уединением, уходом от мира, слишком обильного противоречивыми требованиями, всем остальным показалось лишь пленом. Да, именно так: они радовались освобождению в той же мере, в какой его это печалило. Впрочем, к этому примешивалось и приятное чувство: ведь фактически вся аппаратура смонтирована, теперь можно приниматься за ту наиважнейшую работу, которую предстояло проделать уже вне здания.
Прежняя жизнь с силой врывалась в этот замкнутый мирок. Ник почувствовал это особенно остро, когда, войдя в столовую, увидел, к великому своему изумлению, что во главе стола сидит Гончаров, раскрасневшийся и решительный, и деловое обсуждение уже в полном разгаре. Гончаров прошел на лыжах почти пять часов подряд, он вышел в горы в два часа ночи, как только погода прояснилась. Не рвением к делу, а отчаянием был продиктован этот поступок, и Ник немедленно прочел во взгляде Гончарова немую ярость, хотя Гончаров как будто вполне хладнокровно рассказывал о том, что успел сделать за это время.
Через несколько минут пришла Валя. При виде Гончарова она на мгновение остановилась, лицо ее побледнело, она посмотрела вдруг каким-то отрезвленным взглядом. Гончаров глядел на нее не улыбаясь, пока она подходила к столу. Пальцы его, державшие забытую папиросу, как будто оцепенели: дымок от нее тянулся ровной, не прерывающейся нитью и только потом дрогнул и рассеялся на легком сквозняке.
— Ну, Валечка? — проговорил Гончаров сухо.
— Как вы сюда добрались? — спросила она; Гончаров объяснил, и Валя сказала: — Если бы кто другой посмел так сделать, вы бы подняли бог знает какой шум. Это было неумно с вашей стороны, это было опасно.
— Послушайте, — начал он внушительным тоном, как если бы всякая критика с ее стороны, будь то даже проявление заботы о нем, была для него невыносима. — В те дни, когда сюда только и можно было добраться на лыжах, никаких несчастных случаев не бывало. Поднимались лишь те, кто знал горы и относился к ним с уважением. А вот когда проложили дороги и появились «джипы» и грузовики, тогда люди стали вести себя по-идиотски, вообразив, что это не горы, а лужайки для пикников. Можете обо мне не беспокоиться, я в горах не новичок. И я знаю, как они действуют на человека — толкают его и на подвиги, и на безумства. Мне это хорошо известно: то, что испытали другие, в свое время в какой-то мере испытал и я. Нет, уж поверьте мне, если есть на свете место, хорошо мне известное, так именно эта гора. — Он встал, досадуя и сердясь на себя за такую вспышку, и сказал резко: — Пойду посплю часок, сейчас я никуда не гожусь. А потом соберемся, посмотрим, как у нас обстоят дела.
— Так как же у нас обстоят дела? — обратился Ник к Вале, когда они вместе поднялись в лабораторию.
Чтобы довершить сборку прибора, требовалось всего несколько часов. Геловани со своими помощниками уже установили на первом этаже раму и теперь располагали на ней счетчики в необходимом порядке. Валя посмотрела, что еще оставалось сделать.
— Пожалуй, даже успеем к тому времени, как он проснется, — сказала она.
— Я не это имел в виду.
— Гончаров знает, — сказала она тихо. — Он тоже имел в виду не работу. И ты прав: он меня любит. И очень страдает.
— И ты в самом деле никогда не замечала этого прежде? — спросил Ник, внутренне негодуя, что дал себя разубедить в том, в чем почти не сомневался. — Но ты была так уверена, что я ошибаюсь!