Звезда перед рассветом - Екатерина Мурашова

– Я это понимаю. Но ведь именно Александр предоставил тебе убежище от всего этого…

– Надя, скажу тебе честно: в Синие Ключи меня позвала Люба. Это была чисто ее инициатива. Александру даже в голову такое не пришло, он сам мне в этом признался.

– Ничего себе…

– Как ты понимаешь, я тоже не в восторге. Но это так, и надо иметь мужество смотреть правде в глаза. В Синих Ключах Герман явно окреп и поправился, да и я чувствую себя в общем-то неплохо. Любу я почти не вижу (благо размер дома и парка это позволяет), а Александр, надо признать, со мной очень мил…

– Джуля, всем известно, что именно ты всегда пробуждала в его в общем-то вялой душе сильные чувства. Видишь, теперь он благодаря тебе занялся общественной деятельностью. В принципе, ты могла бы стать его соратницей… Я, кстати, не раз видела в среде товарищей такие случаи, когда любовная связь между женщиной и мужчиной приводила второго члена пары (даже и из буржуазных или аристократических классов) к пониманию сущности исторических процессов, классовой борьбы и роли пролетариата в грядущих общественных преобразованиях…

– Любовная связь?! – Юлия резко остановилась, развернулась к Наде лицом и с силой швырнула муфту на дорожку. Всегда бледные щеки ее горели. – Да у меня нет с ним никакой любовной связи! И у его жены Любовь Николаевны – тоже нет! Александр Кантакузин спит со старой служанкой, с которой (как мне однажды, весело смеясь, рассказала Люба) спал еще Любин отец, Николай Павлович!

Надя ошеломленно поморгала короткими ресницами, потом молча наклонилась, подняла муфту и принялась с преувеличенной деловитостью отряхивать с нее снег.

Юлия сжимала и разжимала кулаки и глотала злые слезы, которые, если им все-таки удавалось пролиться, на морозе моментально высыхали и стягивали кожу вокруг глаз.

Снегирь перелетел с куста на куст, словно кто-то кинул красное, наливное яблочко. Молодая кобылка Белка сунулась мордой в кусты и отпрянула, наколовшись об шип, злая и обсыпанная сухой снежной пудрой. Люша натянула поводья, остановила гнедого конька-пятилетку и оборотилась к Глэдис Макдауэлл, которая ухватисто расположилась в седле на рыжем, бокастом мерине.

– Глэдис, отчего люди не летают? Это нечестно в конце концов. Если человек действительно царь природы, то ему должно либо летать, либо уж уметь жить в океане. Смотри, большинство тварей живут в трех измерениях: птицы и насекомые в воздухе, рыбы, улитки, всякие там раки – в воде, червячки, мышки, кроты – в земле. И только мы по плоскости ходим, как шахматы по доске…

– Крошка Люша, ты права, но мне уже не нужны эти три измерения. Моя прерия плоская как стол, но она – единственное, по чему я скучаю… Все остальное как будто бы в дымке…

– Не печалься, Глэдис, скоро откроют твой ресторан…

– И что тогда? Что я буду делать в нем? Зачем? Я забыла все причины… Помню только прерию на рассвете, этот оранжево-апельсиновый свет, я никогда не видела его в России… Наверное, это называется старость…

– Глэдис, Большая Глэдис, ты еще вовсе не старая!..

– Да, конечно, Крошка Люша, ты права, the Show must go on («представление должно продолжаться» (англ.) (подразумевается – любой ценой), девиз Бродвея, Глэдис – бывшая бродвейская актриса – прим. авт). Мы с тобой, каждая на свой лад, артисты. А для артиста грех и неуважение к играющей труппе уходить с середины представления. Должно досмотреть все до конца…

– Вон, смотри, у снежной крепости, – указала Люша. – Кашпарек и Оля. Кажется, они опять ругаются… Поедем к ним…

– С Кашпареком нельзя ругаться, – возразила Глэдис, тут же поймавшись на Люшину удочку и вглядываясь в напряженные силуэты дальнозоркими глазами. – Он у вас всегда молчит. За него говорит марионетка. А Оля – кроткая девочка.

– Эта Оля своей кротостью может довести до бешенства кого угодно…

Кашпарек в темном пальто, Оля в светленькой шубке – тьма и свет. Молчат, кажется, даже не смотрят друг на друга. Холод и сверкающий острый снег. Режущие края молодости – об них так легко пораниться, легче, чем об шипы в кустах. Люша не удивилась бы, увидев на снегу вместо снегирей капли алой крови.

– Кашпарек, Кашпарек! – закричала она. – Большая Глэдис потеряла все причины, и помнит только свою прерию, в которой ничего в сущности и нет. А я думаю, что человек – убогое создание, раз не может ни летать как птица, ни в море плавать, как рыба…

Кашпарек двинулся почти незаметно и марионетка голубым с лиловым пятном прыгнула на снег. Против обыкновения не стала дергаться и скакать, только провела рукой по лицу, словно стирая, утишая злую гримасу. После сказала звучно и весомо:

– Есть Бог, есть мир, они живут вовек,А жизнь людей мгновенна и убогаНо все в себя вмещает человекКоторый любит мир и верит в Бога.

«Господи, да он уже совсем взрослый, – подумала Люша. – Что с ним будет?»

– Люшика! Люшика! – Атя кубарем скатилась с санок прямо к ногам гнедого конька. Белка прянула назад и оскалила зубы. Псы коротко, по очереди взлаивали.

– Атька, что?! – черные глаза Кашпарека полыхнули какой-то сумасшедшей надеждой.

«Он все время ждет, – поняла Люша. – Ждет какой-нибудь опаляющей, преобразующей или разрушающей мир новости. Ему в общем-то все равно, что это будет. Но он надеется, что когда это все-таки случится, мир внутри его и мир снаружи наконец-то придут в равновесие. А пока его юность, его страсть сжирает его изнутри и он живет с постоянным ощущением разрывающей боли…»

Она наклонилась вперед и потрепала по шее конька, который все еще беспокоился из-за снующих вокруг собак.

– Люшика, бросай все и поскакали! Ты еще не знаешь – Сарайя вернулся! – торжествующе прокричала Атя.

Хозяйка Синих Ключей распрямилась в седле, медленно поднесла к губам холодную перчатку и осторожно, но сильно вцепилась в нее зубами.

Глава 33.

В которой Максимилиан Лиховцев встречается со старыми знакомыми и рассказывает о своих фронтовых впечатлениях

Груня возвышалась за спиной Люши, как бастион. У ее ног, скомкав в кулаке подол юбки, упрямо насупясь, стоял маленький мальчик, черты лица которого отчего-то показались Максимилиану смутно знакомыми.

– Любовь Николаевна… Люша… я так рад вас… тебя видеть…

Он знал, что Агриппина глуха, но зачем она вообще здесь? И мальчик… Ему показалось, что Люша защищается от него. Он хотел видеть ее одну, говорить с ней наедине.

– Я тоже рада видеть тебя живым и здоровым. Верно ли я поняла, что ты бежал из австрийского плена?