КГБ в смокинге. Книга 1 - Валентина Мальцева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я ждала.
И знала, кого жду.
«Так не бывает… — не отрывая глаз от двери, я мысленно молила звукорежиссера неведомой радиостанции не прерывать как можно дольше волшебную песню „АББЫ“, под которую и жизнь, и смерть казались одинаково прекрасными и загадочными. — Все это происходит не со мной! Потому что мне нет ни до кого дела, Господи! Не по своей воле я очутилась на чужой земле, среди чужих людей, в мире непонятных образов, предметов, запахов… Какой в этом смысл? Кому это нужно? Во имя чего это делается? Я хочу объяснений, а получаю инструкции. Я требую правды, а мне замазывают рот сургучом и выдавливают на нем оттиск печати с серпом и молотом. Я хочу любви, нежности, спокойствия в новогоднюю ночь. Ведь я еще молодая женщина, я не предавала родину, не отказывала в помощи слабым, снисходила и терпела, я еще просто физически не успела озлобить против себя людей, — за что же мне такое наказание в минуты, когда весь мир пьет шампанское и желает друг другу счастья? За что меня бьют по лицу, как проститутку, утаившую от сутенера часть ночной выручки?.. Я не верю, что ты можешь этого не понимать, если я еще хоть что-то значу в твоей жизни и если ты еще жив. Меня больше не интересует, кто кого прибьет, пришьет, прикончит в этой сумасшедшей гостинице, в этом вконец охреневшем мире… Я буду ждать тебя так — с закрытыми глазами и омертвевшим телом. Ждать до тех пор, пока часы не пробьют двенадцать. И если к этому моменту ты не придешь, значит, я уже не жива. Значит, меня успели убить, пока я ждала тебя…»
Видимо, я слишком глубоко погрузилась в свою мазохистскую нирвану, потому что не сразу услышала, что в мою дверь стучат. Вернее, не стучат даже, а барабанят.
— Откройте, Мальцева! — негромко, но довольно внятно приказал из-за двери Тополев.
— Не могу, — не открывая глаз, ответила я.
— Почему не можете? — с нескрываемым изумлением спросил он.
— У меня отнялись ноги. На почве страха перед вами и отвращения к себе… Я очень больна. У меня распухли веки и пальцы. Вполне возможно, что уже в ближайшие часы я умру.
— Прекратите паясничать, Мальцева! — взвизгнул Матвей. — Это мне решать, умрете вы в ближайшие часы или нет!
«А вот хрен тебе в дышло!» — сказала я про себя.
— Откройте сейчас же, нам надо поговорить!..
С Матвеем, как я меланхолически фиксировала, тоже происходили странные вещи. По ходу гонки за Витяней он видоизменялся, как амеба. Словно больного тропической лихорадкой, его швыряло из жара чисто славянской необузданной агрессии в мелкую дрожь буржуазной предупредительности. Чего стоило одно только его обращение на «вы»! Все равно что поинтересоваться у женщины, которую только что изнасиловал, не болит ли у нее низ живота…
Все дальнейшее я слышала как-то отчужденно, по-прежнему не открывая глаз, — и возню у моих дверей, и звяк ключа, выпавшего из скважины, и какой-то малопонятный скрежет… Если вы начали читать мои записки с середины, именно с этой главы, то у вас есть все основания утверждать, что я вела себя, как законченная шизофреничка, — ни ума, ни логики, ни элементарного инстинкта самосохранения. Но к тому моменту я действительно устала. История про лягушек, которые угодили в кувшин, сбили лапками молоко в сметану и благодаря такому титаническому жизнелюбию выбрались на свободу, представлялась мне очередным килограммом помидорного повидла в исполнении какого-нибудь живого классика соцреализма. Потому что желание расслабиться, прекратить сопротивление и побыть наконец в шкуре бессловесной лягушки, над головой которой навсегда смыкается белая мгла молочной ванны, становилось — я это чувствовала — моей навязчивой идеей.
Казалось бы, после столь решительной осады вторжение Тополева и его молодцов в мой номер должно было (по крайней мере, на слух) быть столь же внушительным. Однако происходило как раз обратное: Тополев тихо стоял на пороге и, очевидно, всматривался в темноту.
— Мальцева, с вами все в порядке? — как-то вкрадчиво спросил он.
— Более идиотского вопроса я не слышала уже лет десять!
— Я спрашиваю: у вас здесь все в порядке?
— У нас с вами разные представления о порядке…
По тому, как остро полыхнуло над веками, я подумала было, что Матвей решил поставить мне за примерное поведение еще один фингал, но тут же сообразила, что в номере просто включили свет. Несколько секунд все вокруг — ниже уровня моего дивана — сопело, шуршало и подрагивало. Поняв, что мое одиночество прервано окончательно, я открыла глаза. Двое лубянских гвардейцев по сантиметру исследовали номер.
— Так и не нашли? — сочувственно спросила я.
— Как сквозь землю провалился, сволочь! — автоматически отозвался Матвей.
— По-моему, с прошлого раза у вас стало как-то меньше людей… — я не решалась взглянуть на Тополева, поскольку, еще не закончив вопрос, уже знала ответ.
— Не ваше дело!
— Господи! — крикнула я, испытывая мучительное желание выцарапать глаза этому наканифоленному ублюдку. — Да если в нашей стране имеет право принимать решения еще хотя бы пара таких же кретинов, как ты, Тополев, то я начинаю понимать, почему в Отечественную войну было убито двадцать миллионов русских! Неужели ты еще не понял, обормот, что он перебьет вас поодиночке?! Он же садист, ему эта игра доставляет только удовольствие! Забирай к ебаной матери своих людей и беги отсюда, Тополев! Беги, пока тебя вместе с этими выродками не отправили в Москву в цинковых гробах! Не жалеешь их — себя пожалей, говно в мундире!..
Кстати, в тот момент я не играла в неистовство. Я вообще ни во что не играла. К этому времени мой моторесурс, по выражению Витяни, был уже полностью выработан. Просто мне на самом деле было страшно наблюдать, как постепенно и навсегда выбывают из этого ужасного новогоднего хоровода живые люди — пусть отвратительные мне, чужие, с холодными, словно раздевающими глазами, но живые еще! Краем глаза я заметила, что оба обалдуя прекратили обшаривать номер и изумленно уставились на меня.
— А ну заткнись, блядь! — гаркнул Тополев так, что закачались подвески на люстре. — Закрой свой поганый рот, курва жидовская!
— Матвей, ты просто неотразим! — я демонстративно похлопала в ладоши, словно услышала полный изящества и блеска светский каламбур. — Поистине, ты открываешь моим близоруким жидовским глазам недосягаемые глубины русской интеллигентности. Если вас не затруднит, гражданин подполковник, еще раз про жидов, пожалуйста, но со второй цифры, если можно…
Он выхватил пистолет — тот самый, от которого я помогла ему освободиться еще несколько часов назад, — и в полтора шага очутился у моего дивана. Приблизив ко мне свои желтые глаза, Матвей поднес тяжелый черный ствол почти к кончику моего носа и хрипло сказал:
— Я повторю, тварь! Можешь не сомневаться, что повторю, а потом поставлю точку. Последнюю. Смотри, курва! — Тополев сделал неуловимое движение, раздался легкий щелчок, и мне на живот упала черная пистолетная обойма. — Смотри, проклятье моего народа! Смотри внимательней и считай!..
Торопливо, словно наркоман, который никак не может справиться с трясучкой перед долгожданным ширяньем, он выщелкнул из обоймы девять блестящих патронов.
— Пятью я накормлю твоего друга. Как в евангелии! А остальные, Мальцева, — твои! Личные! Наешься досыта!
— Дубина стукаческая! — тихо сказала я не шевельнувшись. — Ты сам и есть проклятье своего несчастного народа. Потому что людей кормят не патронами, а хлебом.
— Так то людей, Мальцева! А ты — нелюдь!.. — и, обернувшись к одному из подчиненных, он коротко бросил:
— Свяжи ее, Аркадий!
31
Волендам. Отель «Дам»
31 декабря 1977 года
«И чему только их не учат! — с закипающими слезами обиды думала я, безуспешно пытаясь ослабить грубо давящую на кисти, толстую и шершавую — явно советского производства — веревку. — Стрелять, водить машину, допрашивать, носить смокинг, подкладывать взрывчатку, ломать кости, говорить комплименты, красть живых людей, бить по лицу, связывать женщин… А интересно, были ли у них в школе дневники успеваемости?»
Я представила себе, как здоровенный пердила Аркадий, только что связавший мне руки, стоит, понурив голову, перед преподавателем актерского мастерства в Высшей школе КГБ, а тот говорит ему: «За выражение лица „озадаченный дебил в нестандартной ситуации“ ставлю четыре балла». Представила — и, несмотря на всю незавидность своего положения, прыснула.
Тополев, сидевший за столом с уцелевшими легионерами и вполголоса обсуждавший с ними тактические планы дальнейших розысков Мишина, неодобрительно скосился:
— Что это мы так развеселились, Мальцева?
— Некролог сочиняем, гражданин подполковник! — отрапортовала я с готовностью старосты класса.