Полное собрание сочинений. Том 1 - Толстой Л.Н.

Барыня слушала меня, какъ будто ожидая чего то еще. —

«Обратите вниманіе, сударыня», сказалъ я ей, положивъ свою руку на ея: «Люди, важные ненавидятъ любовь за ея имя; самолюбивые люди ненавидятъ любовь потому, что любятъ сами себя больше всего на свѣтѣ; лицемѣры какъ будто предпочитаютъ любви земной любовь къ Богу. Но, по правдѣ сказать, мы всѣ отъ стара до мала больше напуганы, чѣмъ оскорблены этой страстью. Какъ бы человѣкъ ни былъ бѣденъ познаніями въ этой отрасли обращенія, всетаки съ устъ его сорвется слово любви только послѣ часу или двухъ молчанія, впродолженіи котораго молчаніе это сдѣлалось для него мученіемъ. Послѣдовательность легкихъ и спокойныхъ внимательностей, такъ направленныхъ, чтобы они не встревожили, не такъ неопредѣлениыхъ, чтобы они не были поняты, съ нѣжнымъ взглядомъ, время отъ времени и рѣдко, или никогда не говоря о этомъ предметѣ, оставятъ вашей любовницѣ свободу дѣйствовать сообразно съ природными влеченіями; и природа сама настроитъ ее душу».

— «Итакъ, я торжественно объявляю», сказала покраснѣвъ барыня: «что вы все это время не переставали волочиться за мною». —

Mons. Dessein возвратился, выпустивъ насъ изъ кареты и объявилъ [дамѣ], что Графъ Л., ея братъ, только что пріѣхалъ въ гостинницу. Хотя я былъ безконечно доброжелателенъ къ этой [дамѣ], но не могу сказать, чтобы случаю этому порадовалось мое сердце, и я не могъ удержаться, чтобы не сказать ей этаго; «потому что это обстоятельство пагубно, сударыня», сказалъ я: «одному предложенію, которое я намѣренъ былъ вамъ сдѣлать». — «Совсѣмъ не нужно разсказывать мнѣ, какое было это предложеніе», сказала она, положивъ одну руку въ мою и прерывая меня: «Когда мужчина имѣетъ въ виду сдѣлать какое нибудь любезное предложеніе женщинѣ, рѣдко бываетъ, чтобы женщина нѣсколько минутъ прежде не имѣла предчувствія о немъ». —

— «Природа вооружила женщину этимъ предчувствіемъ», сказалъ я: «какъ средствомъ предохранительнымъ». — «Но я думаю», сказала она, посмотрѣвъ мнѣ въ лицо: «мнѣ нельзя было ожидать ничего дурнаго и, сказать вамъ правду, я рѣшилась принять ваше предложеніе. Ежели бы это было (она остановилась одну минуту), я полагаю, ваше расположеніе заставило бы меня разсказать вамъ исторію о себѣ, которая возбудила бы лишь одно опасное чувство въ васъ во время путешествія — состраданіе». — Сказавъ это, она позволила мнѣ. поцѣловать ея руку два раза и съ взглядомъ, въ которомъ выражалось столько чувствительности, сколько и нѣжности, она вышла изъ кареты, и сказала adieu. —

Я никогда въ жизни не кончалъ такъ скоро двѣнадцати: гвинейнаго торга; время казалось мнѣ тяжело послѣ разлуки съ барыней, и каждая минута казалась мнѣ за двѣ; это продолжалось до тѣхъ поръ, пока я не привелъ себя въ движеніе — я заказалъ сейчасъ же почтовыхъ лошадей и пошелъ въ отель.—

«Боже!» сказалъ я, услыхавъ, какъ городскіе часы били четыре, [и] вспоминая, что я былъ только немного больше часу въ Кале. «Цѣлый томъ приключеній можетъ вывести изъ этаго маленькаго времени жизни человѣкъ, сердце котораго сочувствуете каждой вещи, и который имѣетъ глаза, чтобы видѣть тѣ вещи, которыя судьба безпрестанно разставляетъ на его пути, и который не пропускаете къ тому случаевъ. Пишу ли я съ пользою — или то сдѣлаетъ лучше другой — что за дѣло — это опыте надъ человѣческой природой; я работаю для себя, и довольно: удовольствіе, которое я чувствую при этомъ, возбуждаете мои способности, лучшую часть моей крови, и усыпляете большую худшую часть. Я жалѣю о томъ человѣкѣ, который, путешествуя отъ Дана до Бершебы, можетъ восклицать: все пусто! — и дѣйствительно оно такъ. Весь свѣтъ таковъ для того, который не обрабатываетъ плоды, которые онъ представляете». — «Я объявляю», сказалъ я, нѣжно соединивъ руки: «что я въ пустынѣ нашелъ бы предметы, которые вызвали бы мою чувствительность; ежели бы я не нашелъ лучше, я бы устремилъ ее на какую нибудь нѣжную мирту, отыскалъ бы грустный кипрусъ, чтобы соединиться съ нимъ — я бы благословлялъ ихъ тѣнь и нѣжно благодарилъ бы ихъ за ихъ покровительство — я бы вырѣзалъ свое имя на нихъ; и клялся бы, что они — любезнѣйшія деревья всей пустыни; я вмѣстѣ съ ними грустилъ бы, когда они теряли бы свою зелень, и когда они станутъ радоваться, я буду радоваться вмѣстѣ съ ними. Ученый Смельфунгусъ191 путешествовалъ отъ Болоніи до Парижа — отъ Парижа до Рима и т. д., но онъ выѣхалъ съ сплиномъ и разлитою желчью, и всякой предметъ казался ему безцвѣтнымъ и безобразнымъ; онъ написалъ отчете своего путешествія, но это не былъ отчетъ его путешествія, а отчетъ о его несчастныхъ и дурныхъ чувствахъ. Я встрѣтилъ Смельфунгуса въ большомъ Portico Пантеона, онъ только что выходилъ изъ него. «Это больше ничего, какъ удобное мѣсто для пѣтушинаго боя», сказалъ онъ. — «Я желалъ бы», сказалъ я: «чтобы вы ничего хуже не сказали про Венеру Медицискую», потому что, проѣзжая черезъ Флоренцію, я слышалъ, что онъ напалъ на эту Богиню и обошелся съ нею, какъ съ самою непотребною женщиною, безъ малѣйшей къ тому причины. — Я опять нечаянно встрѣтилъ Смельфунгуса около Турина, когда онъ возвращался изъ своихъ дальнихъ странствованій. У него была цѣлая куча печальныхъ приключеній, которыя онъ разсказывалъ; онъ въ нихъ говорилъ о приключеніяхъ на морѣ и на сушѣ — о канибалахъ, которые другъ друга съѣдаютъ — антропофагахъ192 — онъ былъ живой обдираемъ и его мучили и съ нимъ поступали хуже, чѣмъ съ Св. Варфоломеемъ, во всякой гостинницѣ, въ которой останавливался. —

«Я объявлю это всему свѣту», вскричалъ Смельфунгусъ. — «Лучше бы вамъ объявить это своему доктору», сказалъ я. — Мундунгусъ193 съ огромнымъ состояніемъ сдѣлалъ весь кругъ, путешествуя изъ Рима въ Неаполь, изъ Неаполя въ Венецію, изъ Венеціи въ Вѣну, въ Дрезденъ, въ Берлинъ, не почерпнулъ ни одного великодушнаго разсказа или веселаго анекдота, но онъ путешествовалъ прямо, не смотря ни направо, ни налѣво, чтобы любовь или состраданіе не заставили его свернуть съ пути.

Но миръ имъ, ежели они его достойны. Само небо, ежели бы можно было проникнуть въ него, не доставило бы имъ предметовъ утѣшенія. — Каждый добрый духъ прилеталъ бы на крыльяхъ любви радоваться ихъ пріѣзду, души Смельфунгуса и Мондунгуса ничего бы не слыхали, кромѣ свѣжихъ гимновъ. радости, свѣжихъ и восхитительныхъ пѣсенъ любви, и свѣжихъ хваленій общаго блаженства. Я душевно жалѣю о этихъ людяхъ: они не имѣютъ способности наслаждаться; и ежели лучшая доля блаженства на небѣ досталась бы Смельфунгусу и Мондунгусу, они бы были такъ далеки отъ счастья, что продолжали бы и тамъ жаловаться и роптать въ продолженіи цѣлой вѣчности. —