(Не)настоящий парень - Амалия Март

Утро радует ясной погодой. Хотя не так, чтобы радует. Солнце будит меня с рассветом, привычно тревожа глаза. Мне бы в комнату плотные шторы, но чего уж теперь, когда я здесь не частый гость. Тело ощущается далеко не сразу, наливается тяжестью, отдается отголосками бурной ночи. Я в невыгодном положении: балансирую на краю кровати, колени свисают над полом, удерживает меня от падения только крепкая мужская рука и колено, прижимающее одну из ног. Я спала на редкость крепко, но от этого только хуже, тело буквально окаменело. Встать с постели красиво не выходит: я аккуратно сбрасываю с себя руку Вовы и тут же валюсь на пол, соскальзывая вниз головой. Выпутываю ноги из одеяла и конечностей отлично спящего парня и ползу к чемодану. Хорошо, что есть запас вещей, не придется позорно мыкаться по дому, сгребая свою одежду.

Блин, какое позорище.

Тихонько приоткрываю дверь, готовая поступью ниндзя совершить операцию по устранению бардака, но тут же натыкаюсь взглядом на аккуратно сложенную стопку вещей у двери. Прекрасно. Куда более неловко?

Заношу одежду в комнату и оставляю на стуле. Сама направляюсь в ванну. План «как избежать маминых порицательных взглядов и дико неловкого разговора» в голову так и не приходит. Ни пока я спускаюсь вниз, ни пока моюсь, ни пока крадусь на кухню, мечтая о кофе.

А там, время, отведенное на мыслительный процесс, и вовсе заканчивается, потому что мама уже не спит.

— Доброе… утро, — через силу здороваюсь я.

Мама не оборачивается, продолжая намывать чайник под струей воды.

— Доброе, — кидает из-за плеча. По ее тону никогда не поймешь, это недовольное «доброе» или осуждающее? А может, нейтральное и мне повезло?

Но потом она поворачивается, и все становится очевидным: недовольно осуждающее. Да.

— Я сразу извинюсь, — работаю на опережение. — Это случайно вышло, мы не успели убраться.

— Я так и поняла. — вытирает руки полотенцем, стараясь выглядеть невозмутимой. — Но предпочла бы, чтобы под нашей крышей вы такие выверты не устраивали.

— Я понимаю, — тянусь за отполированным чайником, наливаю туда воды.

— Вова строганину ест? Григорьевы дали, — достает из морозилки кусок мяса в пакете.

Серьезно, никаких нравоучений? Про мясо разговаривать будем?

— Если не рассказывать ему из чего это — съест, — пожимаю плечами, ставя чайник на огонь. Все еще жду подвоха.

— Еще сало есть, он любит, — продолжает гастрономический разговор мама, выкладывая из холодильника запас продуктов на немаленькую семью.

— А кофе есть? — спрашиваю, открывая верхний ящик. Родители не заядлые кофеманы, но может, завалялось?

— Нет. Вова кофе любит?

Понятия не имею, на самом деле. Есть любит. Много. И пиво. Это чуть ли не единственные мои познания о нем. Если так подумать, то я ничтожно мало знаю о Вове, просто ничтожно.

— Ага, — киваю я, пытаясь не выдать своего замешательства.

— Сказала бы, я бы купила, — отчитывает меня мама.

— Ничего страшного, попьет чай, — достаю заварку.

— Сгоняй к Григорьевым, у них точно есть.

— Нет уж, — фыркаю я.

— И как он с тобой живет? — говорит философски. — Ты хоть готовишь?

— Конечно я готовлю, мам, — она вообще в меня не верит? — И вообще, прекрасно мы живем! — раздражаюсь.

— Ну и хорошо. Хороший мальчик, держись за него, — берется нарезать хлеб.

Серьезно? Я думала, он ей не особо нравится. Даже ждала, что, пообщавшись с ним теснее, окончательно выскажет в его сторону «фи». Татуировки, алкоголь, острый язык — вовсе не парень-мечта для родителей.

— Знаешь, Зин, — продолжает она. — Мне мама всегда говорила: есть два типа мужчин — для огорода и для хоровода. И особо подчеркивала, чтоб с умом себе первого искала. Вот папа твой — для огорода, Пашка Галкин — тоже. А Вовочка он скорее второе. Но знаешь, что я с возрастом поняла? — отрывается от нарезки и поднимает на меня глаза. — Таким, как ты, и нужны для хоровода.

Это очередное завуалированное унижение? Не понимаю.

— Как я? — глотаю сухой ком.

— Не таким костным, как мы, — объясняет, но я все равно не понимаю, только стою, слушаю и не моргаю. — В этом мире женщине слабой быть нельзя. Посмотри на меня, на бабушку свою: всю жизнь все под контролем — и дом, и дети, и муж, и хозяйство.

Все на своих плечах. Это мужчине в жизни достаточно одного: правильно жениться.

Женщина всю свою жизнь создает сама, а это огромный труд, нужна большая сила.

Вот за Галку я никогда не переживала: у той хребет мой, характер пробивной. А в тебе этого нет. Я все пыталась тебя воспитать, закалить, научить, примером показать, но ты только больше гнулась в другую сторону. И я всегда боялась, что жизнь тебя больно побьет. Знаешь, за детей всегда переживаешь больше, чем за себя, это ты еще поймешь, когда свои будут, — отмахивается словно сама от себя и продолжает. — Но в итоге ты нашла свое место. И не нужен тебе тот огород, в котором мы родились, мы и помрем. Так что держись за свой хоровод, ты с ним сильнее.

Мама замолкает и снова принимается строгать бутерброды. Свистит чайник, и только он выводит меня из ступора. Откровения мамы — как ведро ледяной воды по утру. Значит, всю мою жизнь она пыталась сделать меня по своему подобию, и все ее придирки — часть этого не слишком мудрого плана. Не знаю даже какие эмоции вызывает у меня это открытие. Радость, что меня все же любят? Или горечь, что так неумело?

Снимаю чайник с плиты, выставляю чашки рядом. Мысли никак не вернуться к насущному, я все обдумываю мамины слова. Теперь она видит меня другой, понимает, что эта жизнь, их жизнь, попросту не для меня, и я уже вовсе не слабый ребенок.

Правда, понимает?

Бросаю на нее очередной взгляд, мама выглядит как всегда — спокойно и сосредоточенно. Как долго она к этому шла? Кто открыл ей глаза? Неужели Вова стал тем самым катализатором?

Теперь