Я Береза, как слышите меня - Анна Тимофеева-Егорова

"Где же вы, друзья однополчане?"

В Германии в городе Коттбус, вопреки всем запретам врачей, у меня родился сын! Назвали Петром. Я очень долго болела после родов, не могла ходить, видимо, сказалось мое неудачное приземление с парашютом не раскрывшимся полностью. Радовало одно - мальчик был здоровенький.

Через год мужа отозвали в Москву и мы поездом отправились в Союз. В Москве в отделе кадров ВВС Тимофееву предложили генеральскую должность - командира авиационного корпуса на... Камчатке. Он сказал, что не может туда поехать из-за болезни жены. "Другого ничего предложить вам не можем!" - отрезал начальник кадров, генерал Ш. Муж прошел медкомиссию, кстати, он был ранен еще в гражданскую войну. И так мы оба стали пенсионерами. Я - инвалид войны, а он - по приказу No 100.

Жить было негде и мы с горем пополам поселились в Подмосковье, в поселке Обухово, около Монино. Хотели хотя бы гул самолетов слышать... В Обухове родился у меня второй сын и опять "контрабандой" - Игорь. Почему "контрабандой"? Да потому, что врачи строго-настрого запретили мне рожать. И я к ним больше не обращалась до родов. Роды Петра принимал профессор Молитор в Коттбусе. Он тогда меня тоже предупредил, что мне рожать нельзя из-за травмы позвоночника в области крестца. Перед родами Игоря я немножко струхнула и попросилась в роддом города Электростали. Там-то меня и дитё спасли. Спасибо еще надо сказать директору 12-го завода Калистову. Он доставал какие-то лекарства в 4-ом Главном медицинском управлении, куда был прикреплен. С однополчанами связи никакой не было. Наш 805-ый ордена Суворова, Берлинский штурмовой авиаполк был расформирован.

И вот однажды смотрю и глазам свои не верю - стоят передо мной два капитана в летной форме с орденами по всей груди и с кучей детских игрушек в руках. Это были Андрей Коняхин и Лева Кабищер. Боже мой, сколько было разговоров, сколько новостей!..

Оказывается, когда наш штурмовой авиаполк был расформирован, многие летчики остались в боевом строю. Коняхин, Кабищер, Макаренко, Тарновский, Мазетов попали в Московский военный округ. Их часть участвовала и в воздушных парадах, и в крупных учениях.

- А как Макаренко поживает? - спросила я однополчан.

- Хорошо. Женился на Кате - прибористке. Помнишь, у нас в третьей эскадрилье такая серьезная была? Макаренко, между прочим, когда мы летали на плацдарм за Вислой, в тот твой последний боевой вылет будто бы видел что-то белое, похожее на парашют, уже у самой земли, в районе цели. Тогда ведь нашим сильно досталось. Карева подбили. И он с трудом сел на остров реки Вислы, южнее Варшавы. Вечером они с воздушным стрелком заявились прямо в Мелянув на наш праздник - день Воздушного флота. Только праздник был очень грустный. Помню, помощник начальника политотдела дивизии по комсомолу все показывал твои кожаные перчатки, которые ты бросила ему из кабины перед вылетом. Он тогда тебя еще приглашал вечером на первый танец в барском доме. Ты поблагодарила, бросила ему перчатки и сказала: "Жарко сегодня будет...".

В тот вечер я узнала от Андрея Коняхина и Левы Кабищера, что погиб Павел Евтеев, наш полковой баянист, песенник - осиротели мы тогда без него и его песен, задушевной игры. А Пашин баян осторожно и еще долго однополчане перевозили с аэродрома на аэродром, берегли его.

Молодости нужно свое - музыка, танцы, веселье, а баяниста в полку нет. И вот я, - это Андрей рассказывал, - как-то был командирован в Канатово, недалеко от Ворошиловграда, в запасной полк за летчиками и самолетами. Мне там приглянулся веселый, находчивый солдат - баянист Глеб. Кроме баяна он играл на пианино, гитаре. До войны был студентом Ленинградской консерватории. Привез я Глеба в полк без сопроводительных документов - вернее сказать, что украл его, с его же согласия, конечно. Так полк получил баяниста, а я пять суток ареста. Но это ничего, пережил. Главное, молодежь полка духом воспрянула. Музыка ведь поднимает настроение, зажигает, сближает. Летал Глеб у нас за воздушного стрелка. В предполагаемый тяжелый боевой вылет мы не брали его. - А Глеб берег Пашин баян. В душе мы были благодарны этому парню...

- А как сложилась судьба Виктора Гуркина? - спросила я.

- Погиб Виктор. Нелепая смерть... Прекрасный был летчик, командир, человек, - погрустнев ответил Андрей. И я узнала о гибели Гуркина. Уже после войны он ехал на велосипеде по автостраде и на него наскочил "студебеккер". Похоронили Виктора на кладбище в Штраусберге, это в сорока километрах от Берлина...

- Ну а, как твои партийные дела? Мы слышали, что ты сумела сберечь партийный билет.

- Да. Но его у меня отобрали в политотделе нашей дивизии, когда вернулась из лагеря. Я была в плену пять месяцев и, естественно, за эти месяцы были не уплачены партийные взносы. В политотделе тогда какой-то инструктор отобрал у меня партбилет и вместо него выдал справку, мол, билет отправлен в главПУР непогашенным.

- А что же начальник политотдела Дьяченко не присутствовал при этой "процедуре"?

- Нет. Его не было тогда в политотделе. Ему некогда тогда было заниматься делом - медовый месяц справлял с машинисткой из политотдела, - вступил в разговор Коняхин. - Совсем обнаглел. Оставил на Украине жену, трое детей и вот - женихался...

- Ну, а дальше, что и как было у тебя с партийными-то делами? Расскажи.

- Слушайте, расскажу. По приезде в Москву я обратилась с той справкой в Главное политическое Управление Советской Армии. Там моего партийного билета не нашли и посоветовали поискать его по политуправлениям разных родов войск, в том числе и в ВВС. Я написала много писем и, наконец, нашла в политотделе складов и сооружений Московского гарнизона, где-то около Манежа. Прихожу, показываю справку, выданную в политотделе 197-й штурмовой авиадивизии. Меня приняли любезно, доброжелательно. Я была в военной форме с погонами старшего лейтенанта, с орденами и... с палкой.

- Да, ваш партийный билет у нас хранится. Вот я сейчас вам его выдам - и политотделец направился к сейфу. - Да, кстати, в каком вы госпитале лечились?

- Я в плену была...

Лицо политотдельца посуровело, он медленно открыл и тут же закрыл сейф:

- Партбилет не выдам! Обращайтесь в парткомиссию.

- Какую? Почему?

- У нас нет пленных - есть предатели! Освободите помещение...

Я вышла. Мне было так горько, так обидно... Пошла я вдоль Кремлевской стены, села в Александровском саду на скамейку. В голове шумит. Потом, кажется, успокоилась, а слезы льются и льются. Я никак не могу их остановить, меня трясет, как в лихорадке, зубы стучат... Помню, подошел милиционер и спрашивает:

- Что случилось? Вам плохо? Я сейчас вызову "скорую".

- Нет, нет, - отвечаю. - Помогите мне добраться до дома...