Меланхолия - Михаил Савеличев

Ты слышишь его стоны. Ты ощущаешь пятками его вой. Он пережил их всех - оскопленный Хронос, закованный в цепи в самых мрачных пещерах Тартара. Могучий бог, еще помнящий и ненавидящий золотой век олимпийских богов. Здесь начинается его царство, царство всего смертного, всего преходящего, царство печали и размышлений о минувшем счастье. Граница пройдена и какой-то намек, отзвук облегчения возникает в душе, чувствующей приближение источника горькой мудрости. Где-то здесь начинается великое воссоединение. Словно две волны набирают силу, мощь и схлестываются в освободившейся пустоте личности. В раскинувшемся внутреннем море внезапно познается страшная загадка собственного "Я", которое столь же реально, как волна на поверхности вод. Только воссоединение ветра и океана порождают шторм, и разве может волна мечтать о штиле? А разве не смешны ее претензии на наследование двух великих сил?!

Можно сколько угодно долго бродить по бьющемуся сердцу зловещего Сатурна, ежась от ласк черного солнца, и с каждым шагом переживать очищение жестокой шершавой рукой до полного истончения и исчезновения. Свинцовый свет слишком медленно наносит загар на странника, но постепенно бремя старости и немощи пригибает плечи смелого путника, а он еще не нашел, не откопал из песка то, ради чего и затеяно роковое путешествие. Именно здесь и прячется мифический философский камень, способный щедро наделять высшим знанием, приносить вечную молодость. Имя ему - Черный Камень, или Меланхолия.

Да полноте! Существует ли он?! Может ли он быть на этом кладбище, где каждый шаг выворачивает из-под песка чьи-то черепа и кости? Сколько полегло здесь таких смелых и отчаянных? И удастся ли еще вернуться? Вырваться из ловушки на крыльях удачи? Но это лишь крик ничто, потерянная душа вопит о том, чего никогда не существовало под Луной. Иллюзии ампутированной личности...

Нельзя найти того, что не спрятано. Кашель пожирает легкие, выковыривает их из груди кровавыми кусочками, превращая слабое тело в ироничную клепсидру - ну-ка, посмотрим, на сколько хватит упорства волны ловить ветер и бежать по смятой основе океана. Искать - это настолько лично, это значит выделиться, вывернуться из единения всех вещей и звуков, это значит искать и не находить только одно - самого себя, а все остальное - лишь повод. Волна вновь раздувается от собственной значимости только затем, чтобы ей был преподнесен последний урок, чтобы она разбилась на миллион частей о мертвые скалы, распалась, рассыпалась в тупом изумлении от внезапного конца.

И лишь когда полностью исчезаешь, когда твои кости ссыпаются в общую могилу просветленных, лишь тогда и ни мгновением раньше приходит понимание... Его можно увидеть, к нему можно притронуться, шепча человеческие банальности, к нему можно взывать, обезумев от страха, но Черный Камень так и будет молчаливо простирать отточенные лезвия в свинцовое небо, неисповедимыми путями управляя течениями воздушных рек, порождая бури и ураганы, усмиряя волны до легкой ряби космического покоя. Круг замкнулся. Волна получила свое оправдание, разбившись о берег. Теперь уже все неважно. Прозрение дает свободу, которой нельзя воспользоваться, она не вмещается в жесткий канон выбора, она не соответствует идеалу порхающей бабочки, она - худшее бремя преображения. Любые миры приветливо открывают свои двери, любые дороги расходятся из под ног одиночества...

Великая ирония заключается в мудром понимании - человеку есть что терять в мире. Его присутствие всегда оправдано, но не всегда дано. Оно скрыто в нем самом, в недоступной тайне души, как неловкая крупинка, которую еще только предстоит превратить в жемчужину. Чтобы добраться до тайного источника света, притронуться к средоточию света необходимо вскрыть раковину, выпотрошить ее, очистить во имя... во имя... Чего?

Тысячи привязанностей, тысячи лиц, миллионы слов и картин - вот что такое эта раковина. Вот чем всегда приходится жертвовать ради стремления достичь чего-то большего, понимая, ощущая кончиками пальцев, что ничего большего дано уже не будет...

- Вам что-нибудь принести? - вежливый стюард склоняется ко мне. На нем белоснежная униформа, но он не ежится от жестких объятий холода. Привычка. Вот у меня нет такой привычки. У меня есть лишь одиночество, во имя которого я и сижу на палубе. Хотя что-то горячительное сейчас бы не помешало. Но день только начинается.

- Кофе. Черный кофе без сахара.

- Коньяк?

- Не сейчас, - и стюард меня понимает. Он тоже не сторонник спиртного в такое прекрасное утро.

- Хороший день предстоит, - говорит стюард.

- Да, - соглашаюсь я, - день предстоит действительно хороший.

Мы почтительно умолкаем и смотрим на медленно проплывающий мимо берег. Лес слегка расступается, открывает заснеженную равнину с утопающими в снегу домами, соединенными с синевой тонкой пуповиной дымков из труб. Снег округлыми холмами спускается по пологому берегу, нависает над черной водой подтаявшим козырьком. Река парит, набрасывая еле заметную вуаль на покой и безмолвие зимы. Кое-где сквозь снежный покров пробиваются невысокие деревца с печально опущенными ветвями. Крохотные льдинки, обточенные горячей водой до округлой прозрачности, ударяются о борт корабля. Природный метроном, подчиняющийся собственному неторопливому ритму.

- Зимнее путешествие почему-то не пользуется популярностью, - прерывает молчание стюард. - Хотя, по мне нет ничего прекраснее, чем плыть вот так... Вы понимаете?

Я киваю. Я прекрасно понимаю. Я сам готов выдумать незамерзающую реку, зиму, покой. Из отверстий в палубе растекается тепло, оно заполняет тело до кончиков пальцев, и уже не верится в тот первый удар морозного ветра, когда выходишь из расслабляющей духоты каюты и внутренних коридоров.

Стюард исчезает, а через несколько мгновений каким-то волшебством рядом со мной оказывается большая металлическая кружка с винтовой крышкой и выступом соски. Опасливо касаюсь покатого зеркального бока, но он не обжигает. Греет. Покалывает подушечки пальцев деликатным теплом. Отхлебываю, смотрю и слушаю. На первой палубе прямо подо мной раздается мерный стук. Обкалывают лед с перил - длинные, прозрачные бороды сосулек, проступающие на всех металлических частях корабля. Трудная и нудная работа - вынужденная плата за зимнюю навигацию. Некоторое беспокойство для десятка пассажиров, предпочитающих столь странное времяпрепровождение, хотя, наверное, внизу никого и нет. Все мы здесь - на второй и на третьей палубах. Одинокие скитальцы зимы.

А так - тишина и пустота. Любые звуки промерзают насквозь и разбиваются на тысячи льдинок, вплетаясь в глухой шум текущей реки. Не хочется двигаться, хочется вот так замереть, утихнуть навечно среди серпантина ночного празднества, после пьянящей любви в неразборчивой темноте - необязательной и страстной. Впрочем, и есть в этом привкус какой-то неправильности, натужной идиллии, беспокойного холодка в ладонях. Что-то, возможно, и желаешь вспомнить, пробить тонкую коросту льда, но расслабленность, теплота и податливость тела уверяет - все хорошо, все и так хорошо, и не стоит отягощаться прошлым.