Тень всадника - Анатолий Гладилин

- Папа, с каких пор ты разбираешься в уличном движении? Я шофер, я знаю. Домчимся до Данфер-Рошро за пятнадцать минут.

Возражений моя дочь не допускает, тон у нее прокурорский. В кого бы это?

Действительно, поехали резво, дочь рассказывала смешные милые подробности о детях и о своей семейной жизни, от нее, от моего ребенка, исходило такое душевное тепло, что я млел и таял, как свечка. Пятнадцать минут нирваны! Потом мы прочно застряли на бульваре Распай. Машины бампер к бамперу, почти не двигались. С бешеной скоростью двигалась секундная стрелка на моих часах. Каким-то чудом, следуя за автобусом, игнорируя красные светофоры, заезжая колесами на тротуар, моя дочь сделала рывок, и мы попали на Данфер-Рошро. Пересечь площадь заняло бы минут сорок. Я вылез из машины, вытащил из багажника новый огромный чемодан, подарок дочери (пустой он весил тонну, а был набит под завязку), и в обход, по пешеходным дорожкам, поволок его к станции "воздушки".

В Орли на мой самолет, наверно, уже объявили посадку.

В вагоне "воздушки" я смотрел на циферблат и через окно вниз, на бесконечную реку желтых фар, медленно текущую по южной автостраде. Хороши бы мы были, если бы отправились в аэропорт на машине...

"Воздушка" - гениальное изобретение. Когда я выскочил на Западном Орли, до отлета оставалось двенадцать минут. Теоретически я еще успевал!

Опять бегом в вагон. Южное Орли. Широченные залы. Бегом к стойке проклятущей авиакомпании.

- Посадка на самолет закончена!

Что ж, не судьба. Вернусь к детям, позвоню Инге, извинюсь.

- Минуточку! - Девушка подымает трубку, говорит с пилотом и... регистрирует мой билет. Я ставлю чемодан на весы, он уплывает в багажное отделение.

- Бегите к пятому терминалу, вас ждут.

Иду быстрым шагом по длинному безлюдному коридору, похожему на резиновую кишку. Раз багаж взяли - без меня не улетят. Нигде не записано, чтоб пассажиры участвовали в спортивных соревнованиях. Такой кросс по пересеченной местности согнал бы с меня семь потов, да, к счастью, я одет не по-парижски - в Париже холодный осенний дождик, - я одет в джинсовый костюм (подарок Дженни), предназначенный для климата Южной Калифорнии.

Не опоздал, удачно выбрал, что надеть... Слишком много счастья!

У открытого самолетного люка стоит стюардесса и... торопливо курит. Меня пронизывает страшная догадка.

- Разве нельзя курить в самолете?

- У нас не курят.

- Даже на американских международных рейсах разрешено!

- У нас свои правила.

- Почему в агентстве не предупредили?

- А вы спрашивали?

...Билет куплен в Калифорнии и не мной. Наверно, Инга послала в агентство кого-нибудь из студентов. Ему в голову не пришло, что уважаемый профессор курит. Хочу разорвать билет и швырнуть его в кукольное личико стюардессы. Какие сволочи французы! Пытаются перещеголять американцев в ихнем идиотизме!

- Скажите вашему руководству, что тем самым вы теряете клиентов. Первый и последний раз лечу вашей компанией.

Пожимает плечами.

Я зажигаю сигарету и лихорадочно затягиваюсь.

* * *

"Шеф отдал нам приказ лететь в Кейптаун". По приказу Системы я накрутил в общей сложности витков десять вокруг земного шара. На всех видах транспорта, включая почтовые дилижансы, парусники, поезда. Тихоходное средство по сравнению с авиацией. Но там можно было созерцать пейзажи. Впрочем, однообразие морского пространства или сыпучих песков тоже надоедает. Основные тяготы моей бывшей профессии связаны с ожиданием. Активные действия - употребим такой эвфемизм это все же экзотика. А так - ждешь. Ждешь конца путешествия, ждешь на явочной квартире, ждешь письма, курьера, звонка, нужного человека. Сидишь в гостинице или в собачей дыре, убиваешь время (а вы думали - кого?). Пьешь кофе, если он есть, и куришь, куришь, куришь.

В самолете, когда летишь куда-нибудь на противоположную точку глобуса, время останавливается. Как в тюрьме. Однако раньше самолеты ходили полупустыми. Устаешь от чтения, от сигарет, откинешь ручки кресел, ляжешь вдоль сидений, поспишь. В сидячем положении я спать не научился. Но тогда я легче переносил бессонницу.

Удивительно, до чего неприхотливая публика! Или сильно тренированная? С помощью каких инженерных генов выращивают нынешних пассажиров ночных рейсов? Их накормили ужином, показали фильм, затем погасили свет, и они дисциплинированно задрыхли в узких креслах, локтем к локтю, голова к голове... Мой персональный фонарик на потолке отбрасывает блеклый кружок. Читать трудно. Я стараюсь не смотреть на часы - и так знаю, что стрелки смазали клеем, даже секундная ворочается неохотно, словно во сне.

Мы взлетели в восемь вечера. Сейчас по-парижски четыре утра. А всего лететь тринадцать часов с хвостиком. Значит, в Лос-Анджелес прибудем к полуночи по местному времени. Но мой растянувшийся по океану и материкам день, боюсь, на этом не кончится. Инга предупредила, что к ней придут гости. Случайное совпадение? Подозреваю, она сначала потащит меня к себе. Продемонстрировать гостям свои особые отношения со знаменитостью. И гастролер-профессор обязан быть в форме, улыбаться, отпускать утонченные французские шуточки... Чума. Она забыла, сколько мне лет? Что я плохого ей сделал? Зачем она мне прислала такой билет? Никогда ей не прощу. Эх, покурить бы.

Простишь. Инга не виновата. И всегда тебе делала только хорошее. Ты сам жаждал, чтоб тебя принимали за молодого. Ou presque. И вот результат - будь добр соответствовать своей репутации. Проклятье! Одну сигарету! Представляю себе, в каком виде я выползу из самолета. Инга будет явно разочарована. Впрочем, говорят, у нее теперь юный бой-френд. Благодари небеса (они за стенкой, помахай им панибратски ладонью!), что тебя встречает Инга, а не Дженни.

Извиваясь ужом, чтоб не разбудить соседей, вылезаю из кресла. Иду к туалету. В салоне кроме моего горят еще три фонарика. Сонное царство. Даже стюардессы где-то закемарили. Воровато оглядываюсь и закуриваю. На подносе с пустыми пластмассовыми стаканчиками замечаю чинарик. Кто-то тоже не выдержал. Привет тебе, мой незнакомый товарищ - великомученик.

...В моей пестрой, длинной, запутанной биографии есть страница, которую я упорно не желаю вспоминать. Лубянка. Недаром о Лубянке я ничего не рассказывал Дженни. Там меня избивали. В прежних своих жизнях я получал ранения в боях, это другое дело, но меня никогда не били. На Лубянке били. Привязывали к спинке стула и молотили в кровь. Дикое, непереносимое унижение. Однако самой изощренной пыткой было, когда не давали папирос.

В глубине темного прохода возникает фигура. Последняя затяжка. Тушу окурок.

* * *

Выспавшиеся, повеселевшие пассажиры выстраиваются в очередь у паспортного контроля. Для многих из них сбылась мечта - они в Америке! Моя мечта была скромнее. Следуя за всеми по лабиринтам аэропорта, я искал курительную комнату. Дохлый номер. Ладно, скорее бы выйти на улицу, там уж мне никто не запретит.

Скорее не получается. По одному нас пропускают к регистрационным стойкам. Сначала работали четыре таможенника, потом двое. Понятно. В Лос-Анджелесе полночь, и, наверно, больше с неба никто не свалится.

Неожиданно выплескивается толпа мексиканцев. Прибыл запоздавший рейс. Как-то все перемешивается, и я оказываюсь в хвосте. А на таможне остался лишь седой негр. Он не торопится.

К едреной фене! Спрошу у полицейского, где тут место для прокаженных, выкурю там пачку, затем поменяю билет на первый же самолет в Европу (если не поменяют - куплю), и в гробу я видел вашу Калифорнию!

Так и скажу: не хочу, передумал! Первым же рейсом - в Париж.

Но Инга простояла час у выхода. Как я смогу ее предупредить?

Таможенник рассматривает мой билет:

- Вы возвращаетесь 30 ноября?

Объясняю, что должен задержаться, что у меня лекции в университете до июня. А сам злорадствую: "Сейчас он потребует доказательств. Откуда я их возьму? Пусть штампует вылет из Америки 30 ноября. Инга напортачила, ей и расхлебывать кашу. Почему только мне головная боль?"

Таможенник берет мой паспорт. В нем, еще со старых времен, постоянная американская виза.

- Сэр, - вежливо предлагает таможенник, - я перепишу дату отъезда на 31 мая. Вас устраивает?

Какой любезный папаша. Я ему желаю good night.

И вот, волоча чемодан на колесиках, поднимаюсь в вестибюль, где мексиканские семьи в полном составе, с грудными младенцами, встречают своих дорогих родственников. Встречают радостными воплями, будто на арену выбегает бык. А за спинами этой буйной корриды я замечаю Дженни, которая вытягивает вверх руку, чтобы привлечь мое внимание.

Я подхожу, обнимаю ее, церемонно целую в щеку (как дочку) и матерюсь:

- Та-та-та! Зачем ты приехала? Ты же устала! Второй час ночи.

- Завтра суббота. Инга попросила, у нее гости.