Неправильное воспитание Кэмерон Пост - Эмили М. Дэнфорт

У нас в «Обетовании» снег уже лег, но, когда мы преодолели перевал Бозмена, стало понятно, что так было не везде. Почти всю дорогу земли, которые мы проезжали, были бесплодны и пусты. Коричневый цвет сменялся серым, тяжелое зимнее небо выглядело словно застиранные простыни, лишь кое-где можно было разглядеть разноцветные горы: сливовые, черничные и серые. В остальном мир вокруг нас был закован в ледяную грязь. Неподвижный, точно кто-то поставил его на паузу.

Сто пятьдесят миль пути мы слушали один и тот же рождественский альбом, пока Лидия, сидевшая впереди рядом с водителем, не повернула выключатель, так что дальше мы ехали под аккомпанемент ветра, завывания двигателя и собственных мыслей.

Хотя я понимала – и тогда, и сейчас, – что трюк, который Джейн проделала с письмом Коули, был всего лишь манипуляцией, фокусом, целью которого было не дать мне погрузиться в пучину отчаяния, он подействовал. Иногда чувствуешь, что кто-то водит тебя за нос, заставляя сделать по-своему, но все равно испытываешь к нему благодарность и подчиняешься. И ведь Джейн была частично права: та Коули Тейлор, которую я знала (или думала, что знаю), девушка, сидевшая со мной на последнем ряду в кино, лежавшая рядом со мной в прицепе, никак не могла быть той же самой Коули, разгуливавшей по коридорам нашей школы в Кастере с видом соблазненной мною невинности, жертвы моего греха. Хотя… Может, она всегда была такой. Одно было ясно: ничего общего у меня с ней быть не может.

В сентябре я еще понадеялась бы, что это письмо было написано под диктовку, лишь бы успокоить моих надзирателей, а на самом деле, стоит мне появиться, она станет искать секретных свиданий со мной, захочет объясниться, рассказать, как горько ей было от того, что ей пришлось написать все это и, самое главное, выдать нашу тайну, но не теперь. Я даже не рассчитывала на слезливое примирение, на извинения: на извинения с моей стороны и прощение с ее. Однако я ждала того единственного мгновения, когда мы останемся на секунду одни где-нибудь в вестибюле «Ворот славы» или у накрытого стола, когда мы будем стоять так близко, что сможем посмотреть друг другу в глаза. Как я мечтала об этой минуте! Правда, я до сих пор не решила, что ей сказать. Несколько слов. Что-то запоминающееся. Между нами столько всего произошло, что трудно было придумать хоть что-то исполненное значения. Но ведь что-то я должна буду ей сказать, и я обдумывала это что-то большую часть пути.

Рут с бабулей поджидали меня внутри, у серебряной елки. Десятки разнообразных игрушек, развешанных на ее ветвях, изображали что-нибудь авиационное: пилотируемый Сантой вертолет, крошечные, но точно выполненные модели пассажирских лайнеров, эльфа-парашютиста. Улыбавшаяся бабуля выглядела так, словно сошла с этикетки смеси для тортов или старомодной банки консервов: щеки розовые, аппетитная пышность чуть припудрена, и все это выглядит истинным воплощением здоровья. Она немного похудела, а ее волосы, которые раньше из чистого упрямства оставались темными, теперь стали совсем седыми. Поразительно, что это случилось так быстро, меня и дома-то не было всего пять месяцев. Возможно, я просто не замечала раньше. Бывает, не успеешь оглянуться, и вот уже лужайка вся заросла клевером, а ведь только одно лето прошло.

Она вся была ожидание и нетерпение – покачивалась взад и вперед на пружинящей подошве своих удобных бежевых туфель, а когда я обвила ее руками, без конца повторяла: «Наконец-то ты дома. Ну вот ты и дома!»

А вот Рут выглядела не так хорошо. На ней было новое, незнакомое мне красное пальто в пол с брошкой в виде рождественского венка из зеленых веток, перевитых золотой лентой на отвороте. Она была собранной и по-прежнему миловидной, однако ее волосы потускнели и висели безжизненными прядями. Куда только девались те блестящие упругие локоны, без которых мне было трудно ее представить! Лицо было опухшим, кожа выглядела дряблой, словно ее покрывал слой глины телесного цвета, исказивший его истинные черты. И даже искусный макияж никак не исправлял положения.

Я едва успела вдохнуть успокаивающий аромат ее духов, пока мы коротко обнялись, как к нам подошла Лидия – провести инструктаж и выдать какие-то анкеты. Они углубились в беседу, я же тем временем познакомила бабулю с ребятами. Раздались вежливые «как поживаете? – спасибо! – а вы?», и на каждое пожатие бабуля неизменно отвечала еще более крепким пожатием, накрывая протянутые руки обеими ладонями. Потом она выудила из своей безразмерной тряпичной сумки жестянку с веселым снеговиком на крышке, открыла ее, обнажая слой вощеной бумаги, и сказала:

– Налетайте, ребятишки, вам, я вижу, не помешает немножко повеселиться.

Я не заставила себя упрашивать. В коробке лежали зеленые «рождественские веночки», каждый украшен тремя красными драже. Несмотря на бабулины старания, все они слиплись между собой.

К тому времени, когда Рут с Лидией вернулись к нам, зубы у всех были зеленые, как у Гринча.

– Счастливого Рождества, Кэмерон, – сказала мне Лидия, потрепав по спине. – Твоя тетя Рут составила для тебя план на каникулы. Постарайся придерживаться его.

Мне не пришлось отвечать, потому что Эрин-викинг схватила меня в охапку и закричала:

– Пиши, обещай, что напишешь! Поклянись, что будешь писать! И позвони, а не то я сама тебе позвоню.

– И, пожалуйста, не принеси в подоле, – шепнул мне на ухо Адам, когда мы прощались.

– Ты тоже, – ответила я ему.

Странно было видеть, как все наши исчезают за дверьми аэропорта без меня. Мне почему-то стало грустно, я и сама не смогла бы объяснить причину, особенно учитывая, что мне предстояло вернуться домой впервые за несколько месяцев. Наверное, это кое-что говорило о том, каким стало мое отношение к дому за это время.

* * *

Рут ничего мне не рассказала, когда мы уселись за довольно поздний обед в фермерском ресторане. (Нам всем нравился сырный суп с пивом, который там подавали.) Она умудрилась не обмолвиться ни словечком по дороге до самого Майлс-сити, во время которой то и дело поднималась метель, становившаяся все сильнее, чем ближе мы были к концу нашего пути, пока наконец последняя пригоршня снега не полетела нам вслед уже на Мэйн-стрит. Машина неслась сквозь рано опустившиеся сумерки, кое-где густо расцвеченные темными гирляндами, крест-накрест перерезавшими небо. Гигантские красные колокольчики и нарядные венки, которые красовались на светофорах, выглядели чуть вульгарнее, чем мне запомнилось по прошлым годам. Но мне даже нравились их кричащие краски, потому что они