Собрание сочинений. Т.2. Марсельские тайны. Мадлена Фера - Эмиль Золя

Мадлена вздрогнула.

— Мне холодно, — сказала она, — вернемся.

Они вернулись в дом, не обменявшись больше ни словом. Хозяйка проводила их в комнату и удалилась, оставив на краешке стола зажженную свечу. Дрожащий огонек осветил стены. Это была маленькая комната, оклеенная дешевенькими обоями в голубых цветочках, с широкими, слинявшими от сырости полосами. Массивная деревянная кровать, выкрашенная в темно-красный цвет, занимала чуть ли не всю эту каморку. С потолка несло холодом, из углов тянуло плесенью.

Войдя в номер, молодые люди вздрогнули. Им словно набросили на плечи холодные, мокрые простыни. Они молча ходили взад и вперед по комнате. Гийом решил закрыть ставни и долго возился с ними, но безуспешно: по-видимому, что-то мешало.

— Там наверху есть крючок, невольно вырвалось у Мадлены.

Гийом резко обернулся и взглянул ей прямо в лицо. Оба побледнели, страдая от этого невольного признания: Мадлена знала о крючке, она уже ночевала в этой комнате.

На следующее утро Мадлена проснулась первой. Она осторожно поднялась с кровати и стала одеваться, глядя на спящего Гийома. Взгляд ее казался почти гневным. На строгом лице, не смягченном улыбкой румяных губ, мелькало выражение неизъяснимого сожаления. Порой она поднимала глаза и, отводя взор от своего любовника, рассматривала стены комнаты, какие-то знакомые ей пятна на потолке. Она чувствовала себя сейчас так, словно была совсем одна, и не боялась отдаться воспоминаниям. Внезапно, устремив взор на подушку, где покоилась голова Гийома, она вздрогнула, точно ожидала увидеть здесь чью-то другую голову.

Закончив одеваться, она подошла к окну, распахнула его и, облокотившись, долго смотрела на поля, золотившиеся в лучах солнца. Около получаса мечтала она так; утренняя прохлада освежила ее, мысли стали спокойнее, в душе зародились какие-то неясные надежды, лицо ее казалось отдохнувшим. Вдруг легкий шум заставил ее обернуться.

Проснулся Гийом. Глаза его были еще чуть припухшими от сна, на губах блуждала смутная улыбка, полная нежной признательности за ночь любви; он протянул руки к Мадлене; она подошла к нему.

— Ты любишь меня? — спросил он тихим, глубоким голосом.

Мадлена улыбнулась своей чудесной улыбкой нежного и любящего ребенка. Она не замечала больше этой жалкой комнаты, — ласковый вопрос юноши затопил ее душу волной нежности.

Она поцеловала Гийома.

Мадлена Фера была дочерью механика. Отец ее, уроженец маленькой горной деревушки в Оверни, приехал в Париж попытать счастья, разутый, раздетый, с пустым кошельком. Это был коренастый, широкоплечий овернец, выносливый, как вол, и жадный до работы. Он поступил в учение к механику и около десяти лет работал у него — ковал, шлифовал не покладая рук. Откладывая по грошу, он скопил несколько тысяч франков. Когда он первый раз взял в руки молот, он дал себе слово, что не успокоится, пока не соберет сумму, необходимую для того, чтобы основать собственное дело.

Наконец, решив, что скопил достаточно, Фера снял неподалеку от Монружа какой-то сарай и сделался котельным мастером. Это был первый шаг к благосостоянию, к большим механическим мастерским, во главе которых он мечтал со временем стать. В течение десяти следующих лет Фера жил в своем сарае, по-прежнему ковал и шлифовал, работал в поте лица, не зная ни отдыха, ни развлечений. Мало-помалу он расширил свое предприятие, теперь там насчитывался уже не один десяток рабочих; наконец он купил участок земли в том самом месте, где стоял его прежний дощатый сарай, и построил здесь обширные мастерские. Он начал производить более крупные предметы: вместо котелков — большие котлы. В те годы Франция покрылась сетью железных дорог, что принесло Фера солидные заказы и огромные барыши. Мечта его осуществилась: он разбогател.

До сих пор, когда он бил молотом по наковальне, единственной его мыслью было заработать как можно больше денег, но ни разу не задавался он вопросом, что станет потом делать с этими деньгами. Ему самому вполне хватало каких-нибудь сорока су в день. Он привык к постоянному труду, не знал не только удовольствий, но даже простых жизненных удобств, поэтому состояние, которое он нажил, было для него почти бесполезно. Фера разбогател скорее из упрямства, а вовсе не для того, чтобы впоследствии извлекать какие-то радости из своего богатства. Он поклялся сам стать хозяином и всю свою жизнь потратил на то, чтобы сдержать эту клятву. Скопив около миллиона, он задумался, как ему поумнее употребить эти деньги. Кстати сказать, он вовсе не был скуп.

Фера начал с того, что построил себе рядом с мастерскими небольшой, в буржуазном вкусе домик, довольно богато убрал и обставил его. Но в этих устланных коврами комнатах ему было не по себе, он предпочитал проводить время среди своих рабочих, в черных от угольной пыли кузницах. Быть может, он в конце концов решился бы сдать свой дом в аренду и поселиться в помещении над конторой, которое занимал прежде, если бы одно важное событие не перевернуло все его существование и не привело к рождению в нем нового человека.

Несмотря на грубость манер и голоса, у Фера была мягкая детская душа. Он, как говорится, мухи не мог обидеть. В сердце его дремала нерастраченная нежность, не находившая себе выхода среди этой жизни, полной непрестанного труда. И тут он встретил бедную девушку-сиротку, жившую с престарелой родственницей. Маргарита была такой тоненькой, хрупкой, что ей с трудом можно было дать шестнадцать лет; у нее было бледное, нежное, кроткое личико, какие всегда трогают сердца сильных мужчин. Фера влекла к себе и волновала эта девочка, смотревшая на него таким испуганным, робким взглядом, с покорной улыбкой преданной рабыни. Он всю жизнь прожил среди грубых рабочих, не ведал очарования слабости и теперь сразу полюбил тонкие руки и детское личико Маргариты. Он, не раздумывая, женился на ней и, как маленького ребенка, внес ее в свой дом на руках.

Завладев ею, он полюбил ее с фанатической преданностью. Она была для него всем — дочерью, сестрой, женой. Он обожал в ней эту бледность, этот болезненный вид, эту слабость и чувствительность юного хрупкого существа, к которому он едва решался прикоснуться своими огрубевшими руками. Фера никогда еще никого не любил; перебирая свои воспоминания, он находил в душе только одно-единственное нежное чувство, которое ему довелось изведать в жизни, — чистое, святое чувство, что внушила ему мать к деве Марии, улыбавшейся таинственной улыбкой под своим белым покрывалом в глубине деревенской часовни. Ему казалось, что он вновь обрел деву Марию в Маргарите: та же сдержанная тихая улыбка, то же святое спокойствие, та же ласковая доброта. С самых первых дней жена стала его кумиром, его владычицей; она царила в их доме, внося в него тонкое очарование изящества, атмосферу счастья. Она превратила холодный буржуазный особняк, который построил для себя бывший рабочий, в далекое от всего мира уютное убежище, согретое нежной любовью. Фера чуть не на целый год забросил свои мастерские; он весь отдался чудесному, новому для него наслаждению — любить столь хрупкое существо. Его пленяла и порой трогала до слез та искренняя признательность, которую выказывала ему Маргарита. Каждый ее взгляд благодарил его за то счастье и богатство, которые он принес ей в дар. Несмотря на всю свою власть над ним, она оставалась все такой же скромной и смиренной; она обожала мужа, видела в нем своего господина и благодетеля и не знала, чем отплатить ему за дарованное ей благоденствие. Она вышла замуж за Фера, даже не замечая, что у него грубое, обветренное лицо, не думая о его сорока годах; она чувствовала к нему почти дочернюю привязанность. Она угадала, что у этого человека доброе сердце. «Я люблю тебя, — часто повторяла она мужу, — потому что ты сильный и не презираешь моей слабости; я люблю тебя, потому что была такой ничтожной, а ты сделал меня своей женой». Когда она кротким и ласковым голосом шептала ему эти слова, Фера в невыразимом порыве любви прижимал ее к своей груди.

К концу первого года замужества Маргарита забеременела. Она переносила свое положение весьма мучительно. За несколько дней до решительного события врач поговорил с Фера наедине и сообщил, что исход родов внушает ему некоторое беспокойство. Он находил, что у молодой женщины чересчур хрупкое, деликатное сложение, и опасался, сможет ли она благополучно перенести роды. Целую неделю Фера ходил сам не свой, он улыбался лежавшей в кресле жене и убегал рыдать на улицу; ночи он проводил в пустынных мастерских и каждый час приходил домой узнавать, что там делается; порой, задыхаясь от тоски и тревоги, он хватался за молот и в бешенстве изо всех сил бил по наковальне, давая выход своей ярости. Наконец наступила ужасная минута; опасения врача оправдались: произведя на свет дочь, Маргарита скончалась.