Золото - Леонид Николаевич Завадовский

— …Ну, прошли большую долину за Шаман-горой на речке Джеконде. Видим — сопка. Каменная, без тайги, голец сплошной. Мы — к ней, она — от нас. Мы идем, и она отходит…

В толпе рассмеялись.

— Ты говори прямо — не был там. Сопка все отходит и отошла, видать!

— Не был! С обратным вернулся. Видите, какой я есть. И туда такой пришел бы. Тут хоть милостыню подадут, а потом на деляну стану, а там кто подаст.

Толпа снова сделала судорожное движение. Лидию отнесло от оборванца. От одного к другому разочарованно передавалось:

— Говорит — не был там.

И чувствовалась неприязнь к первому вестнику с таинственных ключей, как к беглецу с поля сражения. Не хотели ему верить, больше доверяли слухам и своей мечте о внезапном обогащении — По приискам продолжал бродить слух и будоражить золотоискателей.

Выбираясь из толпы, Лидия встретилась с Мишкой.

— Слыхала? Но худшее впереди. Пока дойдут, пока по ключам пошляются, пока пробьют шурфы — осень. Речки разольются. Продовольствия нет. Всю жизнь по тайге ходят и лезут, как мыши в мышеловку.

Митинг был сорван появлением теркандинцев, старатели разбредались, горячо обсуждали слух и добавляли множество преувеличенных подробностей. Мишка с Лидией брели по улице, парень продолжал рисовать картину, полную ужасов. Золотоискатели будут отрезаны осенними разливами от жилых мест, и кто не успеет выйти, — все погибнут, как мухи.

— Да перестань ты наводить тоску, — взмолилась Лидия. — Скажи лучше, неужели нельзя ничего сделать?

— Ничего нельзя. Каменные сопки не пробьешь башкой. Неорганизованность хуже дурости. Урок богатый. Эх, головы безмозглые! — Мишка с сердцем плюнул. — Иногда никакой жалости к ним нет. Один пропал, другой лезет туда же. Старики, помню, рассказывали, как однажды белка через речку пошла. Сплошняком, как гуща, прет из тайги в речку и плывет. Одни тонут, другие по ним бегут, птица кружится над ними, хватает, зверь хищный жрет в открытую, а она идет, не обращает внимания. Рассказывали, по селу пошла, собаки рвали ее целыми днями. Морды в крови. Отдохнут и опять за работу. А белка все идет. — Мишка сжал кулаки. — Ну я пускай. Пусть же поскорее.

— Да, ты прав, — согласилась Лидия, — но жалко людей, сознайся. Говоришь одно, а чувствуешь другое.

— Ничего подобного, — огрызнулся Мишка. — А если чувствую — не покажу. Мало ли что мы чувствуем. Комар ужалит — чувствуем.

Из ближайшего барака на улицу вышел человек, худой, оборванный. Он снял шапку и попросил талончик на хлеб или немного денег, чтобы пообедать в харчевне. Лидия едва сдерживала радостную улыбку: Мишка с деловым видом полез в карман и достал талон.

— На. Небось холодно в барахлине?

Лидия крепко прижалась к Мишкиному плечу.

— Ну вот, ты весь и сказался тут, медведище ты мой хороший, — рассмеялась она. — Ведь этот человек с Терканды. Он давеча на митинге рассказывал, как шел и не дошел.

Мишка насупился.

— Знаю. Только тут ничего особенного нет. Это другое совсем дело.

Лидия не стала возражать и еще раз прижалась к нему.

14

Союз горнорабочих открыл настежь двери барака для всех желающих провести время по-культурному. Инженер-геолог, приехавший по последней дороге с юга, поселившийся в помещении союза в ожидании весны, чтобы отправиться с разведочной партией в тайгу, стоял у полок с коллекциями горных пород, разъяснял интересующимся происхождение алданского плоскогорья, мелкого наносного золота… Неподалеку в бараке большой артели битком набитая толпа смотрела старый истрепанный фильм, сверкающий трещинами и рвущийся ежеминутно. Из бревенчатого дивизионного дома вырывались звуки оркестра. Доносилось хоровое пение, — пели, может быть, в бараке, а может быть, любители побродить по свежему снегу забрались на сопку. Большинство же старателей, не зная куда себя деть, по старинке уселись в бараках, землянках, в палатках за уставленные бутылками со спиртом и закусками столы.

В полдень по поселку уже ходили пьяные. Раздавались песни, весенний морозный воздух прорезали звуки гармонии. Из открытых дверей харчевни вылетали пьяные голоса, глухие удары барабанов и задушенный писк скрипок. После обеда ни Мишка, ни Лидия никуда не пошли. Не хотелось видеть пьяных на улице. Мишка болезненно морщился при каждом выкрике под окном, при громком стуке каблуков по доскам, брошенным возле барака.

— Как шайка бандитов ходит, — ворчал он. — Удивительное дело. Мужик поступит на завод — лапоть лаптем, а через месяц не узнаешь, а эти наши приискатели ухачи какие-то. Жив — хорошо, помер — того лучше. Вот Жорж — настоящий их образец. С него хоть картину пиши.

Он раздражался, Необходимо изменить, наконец, взгляд на культурную работу, как на что-то второстепенное. Сравнивал некультурность с заразной болезнью, способной незаметным образом валить людей не хуже холеры. Несчастный случай — убийство, взрыв, поездом раздавило — вызывает толки, слухи, возмущение, а тут вот под окошками шляются больные, разлагают здоровых…

— Были два друга, — говорил он, поглядывая на Лидию. — Ты обоих знаешь хорошо. Один рыжий, в веснушках, другой — красота-парень. Рыжий стал человеком, другой — кудрявый — кто его знает кем. От чего это зависит?

Лидия задумчиво ковыряла ножом стол.

— А если, Миша, понятия о хорошем у людей разные. Жорж тоже думает — хорошую дорогу избрал. Он искренно считает себя хорошим человеком. Разве с него это началось? Он только последователь, а те, от кого он заимствует свои взгляды, они родились до него.

— Про то и речь. Надо культурной работой развить одинаковые взгляды на хорошее и плохое. Хотя такие, как Жорж, извини, пожалуйста, знают без нас, где плохо, где хорошо, их не научишь. Я говорю о свежих, неиспорченных. Ты думаешь, Жорж не знает, что Мигалов выше его? Только не хочет сознаться. Думаешь — он только за золотом пошел на Терканду? Ничего подобного. Он не мужичок, которому надо коровку купить. Плевать ему на молочко. Он хочет людям доказать, что — вот смотрите — я не хуже кого-нибудь, хочет, чтобы его уважали, смотрели на него, а не отворачивались, как от пустого места. А как это сделать на его месте, в его положении? Спиртом, шиком. Он по-своему борется. Молодежь, новичков — вот кого нельзя упускать. Упустишь — не воротишь. Растянет гармошку, разинет рот: «Я старатель, свои кровные пропиваю, проигрываю». Хоть кол на голове теши.

Лидия погладила Мишку по коротким жестким волосам.

— Золотая ты моя головушка.

В дверь раздался стук.

Мишка вышел из барака, вернулся еще более расстроенным. Приходил Петька, но узнал, что Лидия дома, и наотрез отказался зайти.

— Советовал тебе не связываться, не послушала. Парень из приисковой семьи, деды ходили по тайге, прадеды — челдоны, горбачей{71} стреляли на Лене, наворочает дел. Неладно вышло. Работу забросил,