Высоцкий. На краю - Юрий Сушко

Драматургия спорта занимала его. Высоцкий буквально вцепился в Германа, детально выспрашивая обо всех тонкостях прыжков в длину, что такое «заступ», почему с заступом прыжки у него, как назло, были самыми дальними и до заветных восьми метров он так не допрыгался. А коль Герман занимался еще и десятиборьем, то страшно интересовался другими видами: почему все прыгают с левой ноги в высоту, а левши только с правой. Какая психология у марафонцев и чем она отличается от психологии спринтера?.. Метатель молота, почему именно молот?

Потом они еще пару раз встречались, обсуждали детали. Высоцкий даже принес кое-какие наброски:«Спорт — это как прыжок в высоту: одно мгновение наверху — и вниз. Взлет и падение, взлет и падение. Плюс на минус. Ноль. Никакого смысла. Так зачем это нужно?..»

И вдруг пропал, сказали: уехал. А сроки поджимали. Наконец, звонок: все, завтра встречаемся и работаем всю ночь. Назавтра «ушел в пике»… Ждать уже было нельзя, эпизод сделали без Высоцкого. Потом он пришел, страшно переживал, винился… Но была еще одна причина для отказа, о которой Владимир умолчал. В климовском эпизоде он увидел некоторый повтор. В «Антимирах» Вознесенского у них со Смеховым уже был использован подобный прием — диалог циника и романтика — «Как-то раз в тени печальной возлежал я возле чайной…».

Ладно, не получилось, так не получилось. Зато Герман Климов вооружил его такими познаниями, что вскоре спортивные песни просто сплошным блоком пошли — и про прыгуна в длину, и про прыгуна в высоту, и про метателя молота, и про марафонцев, и про футбольного вратаря…

А нереализованной идеей Элема — свести в духовном противостоянии Высоцкого и Ахмадулину — через некоторое время попыталась воспользоваться его жена, Лариса Шепитько, тоже первоклассный кинорежиссер. Она задумала делать фильм по сценарию Шпаликова «Ты и я», и в качестве любовного дуэта остановилась именно на Владимире и Белле. Но возникли различные помехи. Вот тут Высоцкий уже по-настоящему сожалел об утраченном…

Как и о том, что пришлось поставить жирный крест на идее Романа Виктюка сделать с ним и Ритой Тереховой шекспировский цикл на телевидении. Целых семь ролей! Даже начали работать. А потом, как рассказывал Роман, какой-то телевизионный начальник встал в позу: мол, он никогда не покажет этого говна советским зрителям.

Генеральный директор «Мосфильма» Николай Сизов в отличие от своих коллег не собирался никому откручивать голову, никого не называл «полушпаной» и «говном». Просто за день до начала съемок фильма «Земля Санникова» вежливо, но твердо сказал режиссерам: «Его не надо», имея в виду исполнителя роли главного героя картины Высоцкого. Один из режиссеров, Альберт Мкртчян, робко поинтересовался: «А почему?» — «Не подходит он вам». — «Но если режиссер я, то мне он подходит». Сизов вздохнул и сказал тугодуму: «Слушайте, вы что, не понимаете? Он вам не подходит».

Потом поручил своим помощникам: придумайте что-нибудь, скажите, что Высоцкого нельзя снимать. Его… вчера по западному радио крутили. Мкртчян, услышав эту версию, заткнулся, и в фильме не стало не только самого Высоцкого, но и его песен. Словно предощущая нечто подобное, поэт выкрикивал в пустоту свои каверзные вопросы:

До чего ж вы дошли?!Значит что, мне уйти?Если был на мели,Дальше нету пути?..

— В тот же день я позвонил Высоцкому, — заметался отважный режиссер, — что будем делать? Назавтра мы должны были на съемки уезжать… Все были совершенно уверены, что Володю утвердят, и даже билеты на поезд взяли для него и для Марины Влади. У нее был маленький эпизод невесты руководителя экспедиции. Высоцкий спросил, смогу ли три дня не снимать, ждать его. Я пообещал… Приехали мы в экспедицию на Финский залив. А на третий день получаю телеграмму: «Можете взять любого. Меня не утвердили»…

Владимир тоньше понимал ситуацию. Другу Славе Говорухину он сообщал: «…Я не так сожалею об этой картине, хотя роль и интересная, и несколько ночей писал я песни, потому что (опять к тому же) от меня почему-то сначала требуют тексты, а потом, когда я напишу, выясняется, что их не утверждают где-то очень высоко — у министров, в обкомах, в правительстве, и денег мне не дают, и договора не заключают, но возвращаясь к началу фразы, нужно просто поломать откуда-то возникшее мнение, что меня нельзя снимать, что я — одиозная личность, что будут бегать смотреть на Высоцкого, а не на фильм, а всем будет плевать на ту высокую нравственную идею фильма, которую обязательно искажу, а то и уничтожу своей неимоверной скандальной популярностью…»

А ему так хотелось на всю страну, чтобы сразу все услышали, выплеснуть свою мольбу:

Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!Вы тугую не слушайте плеть!Но что-то кони мне попались привередливые —И дожить не успел, мне допеть не успеть….

Кроме того, его очень разочаровала позиция режиссера, который не решился до конца отстаивать свой выбор. «А ведь смелый был человек, — горячился Владимир. — Но хоть бы слово сказал!»

Казалось бы, к подобному уже можно было бы привыкнуть, только не хотелось Высоцкому верить, что «… вырубят меня с корнем из моей любимой советской кинематографии. А в другую кинематографию меня не пересадить, у меня несовместимость с ней, и на чужой почве не зацвету, да и не хочу я…». Однако несыгранных киноролей с каждым годом у него становилось все больше. И беспощадная эксплуатация в театре изматывала донельзя.

— Валера, я не могу, я не хочу играть, — признавался он Золотухину. — Я больной человек. После «Гамлета» и «Галилея» я ночь не сплю, не могу прийти в себя, меня всего трясет — руки дрожат… После монолога и сцены с Офелией я кончен… Это сделано в таком напряжении, в таком ритме — я схожу с ума от перегрузок… Я помру когда-нибудь, я когда-нибудь помру… а дальше нужно еще больше, а у меня нет сил… Я бегаю, как загнанный заяц, по этому занавесу. На что мне это нужно?.. Хочется на год бросить это лицедейство… это не профессия… Хочется сесть за стол и спокойно писать, чтобы оста вить после себя что-то.

Он постепенно овладевал искусством высвобождаться, увиливать от ролей, которые были ему малоинтересны и мешали. Благополучно «спрыгнул» с Оргона в «Тартюфе», под благовидным предлогом ушел от роли отца Павла Власова в горьковской «Матери», потом бежал от еще более безнадежного текста «Что делать?» Николая Гавриловича Чернышевского. Отказался от участия в композиции по поэме Евтушенко «Под кожей статуи Свободы». Выбрал удобное объяснение: «Я в этом спектакле не участвую, естественно, поскольку это поэзия Евтушенко, и не пишу никаких песен».