Слепой боец - Юлия Горишняя

«Странно, — подумала Рият. — Вчера утром он уж никак не мог здесь быть. Наверное, это другие».

А может быть, здесь вообще ничего на деле не видали. У страха глаза велики.

ПОВЕСТЬ ОБ ОСТРОВЕ САЛУ-КРИ

«Дубовый Борт», обогнув «остановленный» корабль, направился вновь в открытое море. Тогда бани Вилийас повернулся, сунулся вниз, сев на палубу, и точно так же, как сидевший рядом его раб, обхватил колени руками. Его трясло. Возможно, достойный бани предпочитал сейчас уверять себя, что это от холода, хотя теперь доски и несколько прикрывали его от ветряных струй. А может быть, он уже и перестал в чем-нибудь себя уверять. Во всяком случае, его явно не интересовали больше наличие или отсутствие удобств, ковры на жесткой палубе, а также то, насколько достойно и внушительно выглядела бы его поза, если бы на нее кто-нибудь мог взглянуть со стороны.

После того как главарь пиратов, сузив глаза, проговорил какие-то непонятные слова — вряд ли бани Вилийасу, скорее просто пространству перед собой, — а затем отвернулся, на бани перестали опять обращать внимание.

У людей на «Дубовом Борте» мрачное и горестное настроение дошло уже, видно, до того, что ухудшаться ему было некуда. И зрелище погибшего корабля у недоброго берега Кайяны их не то чтобы утешило, — но оживило, если можно так сказать. Не только потому, что человеку, когда он считает себя несчастным, всегда приятно — и полезно — увидать, что есть кто-то, кому не повезло еще больше. Чересчур долго они жевали, что называется, одну и ту же жвачку; чересчур долго душа у них была занята тревогами, заключенными в дощатую скорлупу «Дубового Борта», но недвижный черный парус и недвижные люди под ним насильственно и жестоко напомнили о том, что есть же, в конце концов, и мир вокруг, а не только их собственные счеты с судьбой.

Такое зрелище кого захочешь заставит встряхнуться, даже Гэвина, как мы видели недавно, ненависть сделала на некоторое время почти человеком и почти понятным другим. И, наконец, это зрелище доставило им свежую пищу для ума, и предмет для разговора, хоть какого-то разговора, где есть слова, которые не страшно произносить вслух.

Почти весь вечерний час, пока «Дубовый Борт» шел к острову Салу-Кри для ночлега, на нем обсуждали на разные лады, что это был за корабль, который они нынче увидали, откуда он мог быть и что случилось с ним. Некоторые, самые решительные умы заговорили под конец и о том, что люди на этом корабле, если уж на то пошло, были попросту сами во всем виноваты. Нечего было народу из Королевства захаживать сюда, в наши Добычливые Воды, пусть охотятся у себя: в Гийт-Гаод, Море Множества Кораблей, в Приморье, на Кафтаре — и что там еще у них есть.

Вот только возможности прибавить сюда наиболее могущественный довод — мы-то, мол, к вам не лезем! — не было, потому как не кто-нибудь, а Гэвин в прошлом году дерзко забрался на воду чужой охоты, в Гийт-Гаод, и среди тогдашних его подвигов скелы упоминают мельком то, что он ухитрился еще и ускользнуть от тангиронского князя со всею своей аршебской добычей.

Правда, князь Тангироны тоже внакладе не остался. После этого он заявил славному городу Аршебу: вот, мол, что бывает, когда отказываются отдаться под покровительство ближнего к городу государя и позволить ему и его дружине защищать горожан от захожих хитников. Так что город Аршеб решил, что «мы, в конце концов, не лучше других», и наконец так же, как некоторые еще города, стал платить Бортрашу, владетельному князю народа йертан, поселившегося в округе и долине Тангирона (как он тогда себя называл), отступные, чтобы он и сам город не тревожил, и другим не позволял.

Такие уж были тогда владетельные князья, — всегда своего добивались если не с главного входа, так задворками.

На «Лосе» разговоры в тот вечер были точно такие же. Только отличались они несколько потому, что тамошний кормщик, Коги, сын Аяти, любил в подобных случаях последнее слово оставлять за собой, в нраве же у него были кой-какие черты, из-за которых порой трудновато оказывалось понять, что оно собой представляет, его последнее слово.

До того как уйти к Гэвину, четыре зимы назад он ходил кормщиком у Долфа Увальня, на его «змее». И Долф, который Увальнем был только на берегу, в море не мог не заметить, что его кормщик со своим учеником чуть ли не на ножах.

Тут надобно сказать, что рано или поздно, а приходит такое время, когда надо будущего кормщика приучать к самостоятельности. Потому что иначе знамо, как бывает, — пока учитель стоит тут же, рядом, на корме, хоть и смотрит совсем в другую сторону и, казалось бы, явно не собирается вмешиваться, хоть перепутай ты все команды и загони корабль на самое поганое течение на всем побережье, — до тех пор есть память и понимание, и уверенность, и даже самоуверенность — я, мол, сам себе лисий хвост!

(Это приговорка такая. Рассказывают, что однажды краб, когда хотел спрятаться от Серебристого Лиса, прицепился к его хвосту. В конце концов Лис все-таки догадался обернуться так, чтоб хвост ему был виден, и сказал: «А это еще что такое?» — «Это я, хвост лиса», — отвечает краб. — «Гм, — сказал Серебристый Лис. — Я сам себе лисий хвост». Ну и… ну и съел краба, конечно, по прожорливому своему норову.)

А зато стоит кормщику потом повернуться и уйти — куда-нибудь вперед мачты, чтоб выспаться, — и минуту спустя объявляется тихонькая такая мысль: мол, ведь никто тебя не поправит, ежели что, а две минуты спустя в голове уже ничего нет, одна пустота и горячка, и полное незнание, как начинается следующий поворот.

Ответственность с людьми еще и не такое делает. Вот и нужно поэтому позаботиться. Да и самому кормщику ведь легче, если окажется, в конце концов, что есть кому его на время подменить. А тут — какое там? Да и то сказать, этот Бьодви ему в ученики себя навязал чуть ли не силой. Два года набивался, другой бы, не такой упрямый, давным-давно рукою бы махнул. Вот есть же такие люди, сколько в них таланта, столько и строптивости, — чужих он учить не будет, и все!

Долф Увалень тою зимой как раз стал заговаривать о том, чтоб на будущую весну обменяться с Гэвином Метками Кораблей. На одном из зимних пиров сидели они с Гэвином за столом рядом и разговаривали частью по делу, частью просто так. Тут Долфу и случилось помянуть про эти свои обстоятельства. «Я ведь не слепой, — говорит, — парню давным-давно собственный корабль доверять можно, а он у Коги все еще в черном теле да на подхвате». Главное, тот и сам соглашается. Да, мол, все верно, капитан, ему уже и корабль не стыдно дать; ну вот и строй для него отдельный корабль, и у меня, мол, на корме он хозяйничать не будет. И поскольку Долф был уже опять Увалень, дальше он только руками развел.