Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд Смерти. Полночь - Вера Камша

— Вижу, — родитель извлек что-то вроде обтянутой алым бархатом скалки, — вы кое-что помните. Это не может не радовать. Смотрите.

Понукать Марселя не требовалось. До предела заинтригованный наследник, не отрывая глаз, следил, как папенька прицеливается в прозрачный цилиндр, и все же упустил момент.

Отцовская рука резко рванулась вниз, и тут же сосуды дружно плюнули крашеной водой. До Марселя не долетело, но родителя окатило изрядно. По столу расплывалась синяя лужа, а прибор был заполнен всклень, то есть не весь прибор… Крайний сосуд был почти до дна забит красной «скалкой».

— А теперь, — протрубил граф Валмон, доставая платок, — представь себе, что я — мориск, а то, что внутри, зеленое.

Все, что Марсель мог, — это присвистнуть, потому что шляпы, которую следовало бы снять, на нем не было.

— Агарис, — выдавил он из себя. — Скверна никуда не делась, она перетекла… То есть растеклась, в смысле — добавилась к тому, что было своего, а оно было!

— Несомненно. — Отец бросил испачканный платок на стол. — Не знаю, как назвать эту зелень и откуда она взялась, но, когда она выплескивается, люди теряют страх. Сперва они рвут кого придется, потом появляются вожаки, и одиночки становятся стаей, но меня смущают сроки. Агарис разнесли в начале весны, а Паону с Олларией захлестнуло лишь сейчас.

— Одновременно.

— Это-то понятно. — Отец кивком указал на плачущий синими слезами прибор. — Фельп, Урготеллу, Гарикану и Бордон пока не тронуло, про Равиат и Нуху неизвестно.

— По-вашему, заливает только столицы? Тогда третьим просится Эйнрехт, но он слишком далеко, когда еще узнаем… Вам не кажется, что пора пасть ниц пред мудростью холтийцев? Новый кан, новая столица, новое имя… Кочевники уходят от скверны, как от мусорной кучи, мы же громоздим ее до небес.

— Не громоздим — роем. Яму, в которую что-то стекает, но рано или поздно ямы достигают водоносного слоя и становятся колодцами. Если я не ошибаюсь, алатская Матильда кричала вам вслед, что нельзя расплескать колодцы.

— Кричала, — буркнул Валме. — Лучше бы она это шадам сказала. Зимой. Теперь либо мориски перебьют «бесноватых», сожгут Паону и не уймутся, пока не упрутся в нашу границу, либо позеленевшие павлины выставят морисков, войдут в раж и опять-таки упрутся в Дьегаррона. Вопрос, что для Талига хуже? Мне отчего-то кажется, что «бесноватые», но, возможно, я пристрастен.

— Я еще не встречал ни единого беспристрастного человека. Живого. — Отцовская рука протянулась к звонку. — Поездка к Савиньяку становится излишней роскошью, я отправлю ему письмо, ваше присутствие сейчас нужнее в Кагете и Сагранне. Мои полномочия кончаются на западном берегу Рассанны, вы же остаетесь офицером для особых поручений при Алве везде, куда доберетесь. Удачно, что вы взяли в спутники кагета и эсператиста. Антуан, велите тут все убрать и исправить прибор. Я отправляюсь в сад.

Дворецкий задержал на мгновение взгляд на разоренном столе, поклонился и вышел. Появились носильщики, и Марсель отвернулся — отец предпочитал перебираться с места на место, когда на него не смотрели, мать этого так и не поняла. Сзади топало и поскрипывало, впереди вытирали стол. Граф Валмон в очередной раз оказался умнее всех, но кроме законной гордости это не давало ничего. Колодцы уже расплескали, оставалось гнать в Кагету и пытаться подтереть лужи.

«Я — мориск, а то, что внутри, зеленое»… Всыпать бы этим морискам! Заявились, расплескали, а вытирать кто будет? Зегинская армия, надо думать, движется к Паоне, Садр резвится на побережье, а Агирнэ ждет, когда Рокэ оставит Гайифу без имени, а Зегину — без войны. Только ждать придется долго…

Внизу раздались голоса; отец добрался до клумбы и выговаривал садовникам. Может гореть Оллария, может беситься Паона, но, если не прополоть астры, начнется светопреставление… Некоторые вещали о горящих дворцах и непогребенных трупах, а дело-то в цветочках.

Если астры будут не прополоты, цели… Если «ни у кого из глав Великих Домов не останется наследника, а последний император покинет империю…»

— Скотина, — пробормотал Валме. — Скотина ты, а не император! Прыгнул в дыру, и пожалуйста! Дворцы горят, трупы на любой вкус, чума тоже будет, куда ж без нее…

С такой скоростью Марсель по лестницам еще не носился. Внизу отец с пристрастием изучал головки так и не познавших козы цветов, отвлекать его было кощунством, но порой оправдано и святотатство.

— Сударь, — виконт уселся прямо на гравий и зачем-то положил руку на прикрытое плащом отцовское колено, — прошу меня простить, но я понял, почему началось только теперь. Это из-за Алвы, вернее из-за того, что его не стало.

Глава 7. ТАЛИГ. ФРАНЦИСК-ВЕЛЬДЕ

400 год К. С. 24-й день Летних Молний

Праздник получался не менее многолюдным, чем в мирные времена. Так утверждал Абель Трогге, не только переживший сражение и ураган, но и получивший повышение. Теперь толстячок, сменивший пояс, но не замызганные перышки на шляпе, ходил в комендантах лагеря ополченцев и в таковом качестве приветствовал почетных гостей. Самым почетным, разумеется, был генерал Вейзель, но и спасавшие ландмилицию Гюнне драгуны получили свою долю чернично-творожной благодарности — увы, омраченной недавними потерями.

— Гюнне разрушен, — объяснял мараг. — Срыт и сожжен. Проклятые «гуси» не уймутся, пока не сживут нас со свету, только нет такого пожарища, на котором не вырос бы кипрей! Сперва — кипрей, потом — малина, и, наконец, корабельные сосны. Мы еще встретимся в нашем славном Гюнне и попробуем творожных пирожков! Моя Зельма зимой передала секрет дочкам, бедняжка, как чувствовала, что не увидит свежей черники… Это она, когда я записался в ландмилицию, сделала мне офицерский плюмаж, я его не сменю, пока не отстрою дом.

О том, что жена и младшие дети Абеля затянули со сборами и погибли чуть ли не в тот самый час, когда Маллэ прорывался к, казалось бы, обреченному гарнизону, кипрейщик рассказал сразу.

— Вот она, судьба, — философски вздыхал он. — Я уже присмотрел себе место на сосновой скамье[6], а досталось оно Зельме. Но спаслись многие, и большинство пришло сюда. Если б не беженцы и не ополченцы, разве догнал бы праздник во Франциск-Вельде по многолюдству наш Гюнне? Никогда!

— Угадай, какое слово я сейчас ненавижу? — спросил Бертольд, когда Трогге отправился принимать очередной обоз.

— Дриксы? — предположил Давенпорт, глядя на смыкающееся с окраиной городка поле, где предполагались основные гуляния. С пологого приплюснутого холма, вокруг и на котором обосновались ополченцы, открывался неплохой вид на закипающий праздник, даже казалось, что людям в самом деле весело. — Трогге говорит, местных тут не больше четверти, остальные беженцы. Еще два дня их будет кормить Франциск-Вельде, а потом? Возвращаться на пепелища вроде бы и можно, Бруно ушел, а зима не за горами… Только ушли ли «гуси» окончательно?

— Мараги не уверены, вот назад и не торопятся. — Разгром и гибель почти всего полка офицеры переживали по-разному. Бертольд стал впадать в задумчивость. — А ну как снова придется убегать? Но ты не угадал. «Гусей» я не люблю, но их самих, а не слово.

— Тогда «маршал приказал отходить»?

— «Если». Если бы лучше стерегли переправы… Если бы Маллэ продержался… Если бы на Болотном кургане был Ариго… Если бы фок Варзов стал Савиньяком, я — фок Варзов, а ты — Вороном… Тьфу! Мы — это мы, и что было, то было, никуда его не денешь. Пойдем, что ли, на Ульриха-Бертольда поглядим. Последнее время он меня окрыляет.

— Пойдем, — согласился Чарльз. Ему было все равно, куда идти: Мелхен не отходила от баронессы, баронесса — от барона, а навязывать себя генералам Давенпорт был не обучен.

Валентин советовал своим людям — тем, кто не болтался в никому не нужных дозорах, «развеяться», только для Чарльза «не думать о дриксах» означало думать о девушке, и это становилось все мучительнее.

В Альт-Вельдер капитану удалось остаться с Мелхен наедине трижды, и всякий раз он терялся и принимался зудеть про Ор-Гаролис и Гаунау. В Западной армии пришли бы от сих мемуаров в восторг, но девушка, ей-то что за удовольствие слушать про войну? Нет, она слушала очень вежливо, только Давенпорт понимал, что ведет себя, как последняя дубина, хоть прежде волочился за столичными прелестницами не хуже других. Дежурные комплименты казались отвратительными, достойные Мелхен — в голову не приходили, и несчастный капитан, начав с погоды или цветов, всякий раз сбивался на рапорты. Мелхен тихо заверяла, что ей интересно, и спрашивала про маршала Савиньяка и генерала Хейла. Чарльз отвечал, пока не появлялась баронесса и девушка с радостной улыбкой не устремлялась к ней, оставляя кавалера наедине с его глупостью.

— Чарльз, если идет ураган, так и скажи. Я шляпу поправлю.