Цмцерон - Пьер Грималь

Еще до отъезда Помпея Цицерон провел сенатское постановление о двухнедельных благодарственных молебствиях в ознаменование побед Цезаря в Галлии. И он, и сенат внимательно следили за точным соблюдением равновесия между двумя главными триумвирами. На протяжении всего этого времени имя Красса не упоминается. Казалось, триумвират доживает последние дни, и сенат вновь начинает играть решающую роль.

7 сентября при выходе из здания, где проходило заседание сената, на котором Цицерон провел постановление, поручавшее Помпею обеспечение столицы продовольствием, оратор был встречен толпой граждан, шумно его приветствовавших; испросив разрешения у магистратов, тут присутствовавших, Цицерон произнес благодарственную речь народу.

Текст ее сохранился, он варьирует основные положения речи, произнесенной двумя днями раньше в сенате. Похвалы Помпею на этот раз гораздо менее сдержанны, а Цезарь не упоминается вовсе — стоило ли говорить о нем гражданам, которые на протяжении более двух лет упорно выражали Цезарю любовь и преданность. Речь изобилует историческими параллелями с гражданскими распрями предшествующей эпохи, причем Цицерон явно стремится доставить себя в один ряд с выдающимися политиками предыдущего поколения, также познавших горечь изгнания. Особенно подчеркивает он свое сходство с Марием, который пользовался горячей любовью народа и тоже родился в Арпине. По возвращении из изгнания, напоминает оратор, Марий испытал на себе ярость мстительных врагов. Но Цицерон успокаивает сограждан: Марий был воин, полководец, в борьбе с врагами он прибег к оружию; он, Цицерон, воспользуется средствами более ему привычными — речами, словом.

Цицерон прекрасно разбирался в существующем положении. Толпа приветствовала его, так что можно не сомневаться, что удалось наконец стать человеком, вокруг которого сплотились все общественные силы Рима. Цицерон знал, конечно, как непостоянно народное мнение, но радовался, что хотя бы на время сумел подавить влияние Клодия. Теперь можно было подумать и о собственных делах.

Едва Цицерон покинул Рим, Клодий разграбил и, при соучастии Пизона, спалил его дом. А чтобы землю эту уже никогда не могли вернуть владельцу, Клодий соорудил статую Свободы, освятил ее и начал строить вокруг нее портик. Поблизости, на участке Марка Фульвия Флакка, одного из друзей Гракхов, погибшего в пору сенатской реакции, стоял другой портик, возведенный в свое время победителем кимвров Квинтом Лутацием Катулом; Клодий его разрушил. Портик Клодия был длиннее и просторнее прежнего, и Цицерон уверял, что Клодий, живший неподалеку, построил его специально для своих прогулок. От территории, которую прежде занимал дом Цицерона, портик захватывал не более одной десятой. Остальное приобрел один из подставных людей все того же Клодия. Так что с юридической точки зрения положение оказалось довольно сложным. Основная трудность заключалась в том, что при освящении хотя бы части участка запрещалось использование его частным лицом. Снять сакральность могли только жрецы-понтифики. Эта коллегия ведала всеми вопросами, связанными с религиозными обрядами и установлениями, и решала таковые, руководствуясь тайными заповедями, записанными в их книгах. 29 сентября Цицерон произнес перед понтификами речь, дошедшую до нас под названием «О своем доме». Из нее мы узнаем немало интересных деталей политической тактики Цицерона. Несколько неожиданно оратор начинает оправдываться перед жреческой коллегией в том, что добивался чрезвычайных полномочий для Помпея. Самооправдания его весьма обстоятельны, из чего можно заключить, что многие сенаторы из самых консервативных, то есть как раз из тех, что составляли коллегию понтификов, враждебно встретили предложение Цицерона касательно Помпея. Так как Цезарь отсутствовал, коллегией руководил Марк Теренций Варрон Лукулл; брат его несколькими годами ранее принужден был уступить Помпею командование в войне против Митридата. Можно себе представить, сколько трудностей предстояло преодолеть Цицерону, ведь пришлось добиваться благосклонности самых разных, подчас враждующих, политических партий!

О доме говорится лишь в последней части речи, да и там Цицерон утверждает, что сохранение статуи, воздвигнутой Клодием, граждане Рима сочтут оскорблением не только ему, но также и сенату, и народу Рима, которые вернули оратору былой почет и былую славу. После этого патетического пассажа оратор обращается, наконец, к собственно правовой проблеме, возникшей в связи с освящением участка. Не будучи членом коллегии понтификов, он тщательно избегает предлагать свое толкование религиозных законов и говорит лишь о самых общих религиозно-правовых нормах, известных каждому гражданину. Так, он указывает, что не все установления были соблюдены, что понтифик Луций Пинарий Натта, совершавший обряды, допускал ошибки, что, помимо всего прочего, он — близкий родственник Клодия и находился в сговоре с трибуном. Понтифики приняли решение, благоприятное для Цицерона. В нем говорилось, что «лицо, освятившее участок, оказалось не уполномоченным на то, как положено, голосованием в комициях или в трибах, поскольку же ни комиции, ни трибы не поручали ему поступать так, как он поступил, не будет нарушением божественных установлений продавать или покупать этот участок и восстанавливать строения, на нем ранее стоявшие». Итак, религиозную сторону дела удалось уладить. Оставалась сторона юридическая, то есть возвращение Цицерону его собственности. 1 октября вопрос был поставлен на обсуждение сената. Взял слово Клодий и говорил в течение трех часов, пытаясь помешать принятию решения. Наконец он замолчал; сенаторы постановили, что дом возвращается во владение Цицерона, портик Клодия должен быть разрушен, а портик Лутация Катула восстановлен. Один из трибунов, Аттилий Серран, наложил было вето, но по предложению консула будущего года сенат принял еще одно постановление, объявлять шее трибуна ответственным за беспорядки, которые может вызвать отмена сенатусконсульта вследствие вето, им наложенного. После ночи размышлений Серран снял вето, и на следующий день дело было кончено. Не теряя времени, консулы поставили работы по выполнению сенатских решений на торги, и разрушение портика Клодия началось тотчас же. Сенат принял также постановление о возмещении ущерба. Цицерону предстояло получить два миллиона сестерциев за Палатинский дом, двести пятьдесят тысяч за виллу в Формиях и пятьсот тысяч сестерциев — за виллу в Ту скуле, разграбленную Габинием, который, кстати говоря, даже перенес колонны с виллы Цицерона на строительство собственной виллы, находившейся поблизости. Возмещение ущерба было явно недостаточным, если вспомнить, что Палатинский дом стоил три с половиной миллиона. В письме к Аттику Цицерон горько жалуется на эту несправедливость и объясняет ее завистью тех, кто, как он выражается, «подрезал ему крылья», и боится, как бы они не выросли вновь. Имеется ли в виду Гортензий или кто-либо другой? Установить вряд ли возможно.