Любовь — последний мост - Йоханнес Зиммель

«Ирена?» «Гордон?» Пока что они оба еще ни в чем не уверены, они еще настороже. «А как насчет Бетховена, Ирена?» — «Нет, — говорит она. — Бетховена отложим на несколько лет. Дайте мне время! Не забывайте, пожалуйста, из какой глубокой пропасти я выбираюсь, из небытия, где для меня ничего не оставалось, кроме этого чертового Скарлатти, который спас меня своей неиссякаемой щедростью и добротой и который едва не погубил меня, заставляя отречься от всего иного. Я больше никогда, никогда в жизни не сыграю ни одной его вещи — ни на чембало, ни на рояле. Вы меня понимаете, Гордон?»

Он кивает. Ее голос доносится до него, словно из дальней дали. Он думает о серебряных пуговицах на ее синем шелковом платье. О ее коже. О том, как она пахнет. Он, конечно, женат.

«Вы женаты, Гордон?»

«Да, Ирена. Мужчина в моем возрасте всегда женат. Либо у него есть друг, или он греховодник. Во всяком случае, так обстоит дело у нас, в Англии.

«А вы замужем, Ирена?»

«Немножко», — говорит она.

13

Во время первой половины пути светило солнце, и они могли с кормовой палубы парохода «Билль де Женев» обозревать поля и темные до черноты леса, маленькие деревеньки с башенками церквей, и самолеты, беззвучно парящие над озером не то сразу после старта, не то идя на посадку в аэропорту Куантрен. Судно пристало в Коппе, где некогда жила мадам де Сталь и в Нернье, где в прошлый раз на борт поднялась свадебная компания.

Когда неожиданно пал туман, и солнце скрылось в нем, они поднялись с белой скамейки на кормовой палубе и пошли в ресторан, располагавшийся в центре судна. Пассажиров было мало, и в ресторане они оказались в одиночестве. К ним подошла девушка в белом форменном костюме и спросила, желают они пообедать или только выпить.

— Завтра у тебя день рождения, маленький Мотек, — сказала Клод. — С незапамятных времен существует традиция загодя выпивать несколько глотков за здоровье того, кто вот-вот появится на белый свет. Правда, Филипп?

— А как же, — подтвердил тот, — это в матушке-Европе издревле так повелось.

— Слышал! А поскольку мы верны традициям и в светлые, и в темные времена, — сказала Клод, обращаясь к девушке, — мы попросим вас, милая, принести нам три бокала игристого вина. Думаю, «Редерер-Кристаль» как нельзя лучше подходит к такому случаю.

— С удовольствием, мадам, — сказала девушка в форменном костюме.

Судно ровно и уверенно двигалось в тумане, который словно набросил темную вуаль на иллюминаторы.

— Волнуешься уже, Мотек? — спросила Клод.

— Еще как! С каждой минутой все сильнее, — сказал Серж. — Если со мной неожиданно случится что-нибудь такое, чего никому из нас не избежать, похороните меня, пожалуйста, в полной тишине, положите камешки на мою могилу, помяните меня добрым словом и помолчите немного, пока забудете обо мне.

— Ничего ты не умрешь, — сказала Клод. — Не говори глупостей!

— Ну, если думать о том, что нам предстоит, то все мы смертны, — сказал Серж. — Ты должна признать это, моя дорогая, и ты тоже, мой друг Филипп.

Они оба молча кивнули.

— Вот видите! — сказал Серж. — Не забудьте о камешках.

— Да перестань ты, наконец! — возмутилась Клод.

Пришла девушка с подносом, на котором стояло три полных бокала. Они сдвинули их и выпили за жизнь, а Филипп подумал о том, как хороша сегодня Клод и как он ее любит.

В воскресенье она с Сержем ждала его в зале прилетов аэропорта, они обнялись и поцеловались. «Какая это была прекрасная встреча», — думал он, а в это время туман так затянул стекла иллюминаторов, что они казались черными пятнами.

Из аэропорта они поехали прямиком в Пти Пале, где собралось столько посетителей, что они не без труда пробрались в залы Магритта. «Их» выставка имела большой успех. Критики в газетах отзывались о ней восторженно, швейцарское и французское телевидение дали большие репортажи о ее открытии. Все это очень радовало Филиппа, он несколько раз обошел все залы, где висели картины Магритта, которые еще совсем недавно стояли у стен в запаснике. Держа за руки Филиппа и Сержа, Клод сказала:

— Неплохо получилось, да?

«В понедельник, — вспоминал Филипп, — мы с Клод заехали к Давиду Левину, посоветовались с ним, серебряных дел мастером с улицы дю Солель-Левант; а ужинать поехали в «Библиотеку», где нас обслуживал предупредительный бармен Робер, а светловолосый Жорж не играл на этот раз «Pennies from Heaven», и сидели мы не в нише под Генрихом VIII, а в другой, под портретом Альберта Эйнштейна, и пили мы не коктейль «В постели», а виски. Оба мы танцевали с Клод, а Жорж играл мелодии старых песен и тихонько напевал.

Перед дверью дома Клод Серж попрощался, а мы с ней поднялись на лифте к ней».

— Эй, Филипп!

Он вздрогнул.

— Что это с тобой? — спросил Серж. — Леди обратилась к тебе, а ты…

Филипп перевел взгляд на Клод.

— Прошу прощения, я…

— Ничего, — сказала она. — Ничего страшного, Филипп. Я только поинтересовалась, не забыл ли ты свои галстуки.

— Разве я посмел бы? — развел руками Филипп. — Ведь мы решили завтра принарядиться в честь дня рождения Сержа. У меня их целых три, два красных и черный. Только завязывать их я не умею. Не получается у меня, и все тут.

— Ничего, ребята, ваша маман завяжет вам галстуки, — пошутила Клод. — Что бы вы без меня делали?

— Погибли бы, — откликнулся Серж. — Или убили бы друг друга. Сразу, без промедления.

— Нет, повесились бы, — сказал Филипп.

— Или повесили бы — один другого, — поправил его Серж.

— Приятные вещи и слушать приятно, — подытожила Клод.

«Вилль де Женев» пристал в Нионе, потом пересек все Женевское озеро и подошел к пристани в Ивуаре.

— Мадам Фалькон! — выкрикивал человек на набережной в Ивуаре, стоявший под высокой мачтой со светящимися лампочками. — Мадам Фалькон!

Она разглядела в тумане месье Жакье, хозяина отеля «Старинный приют»; рядом с ним стоял его служащий с грузовой тележкой.

— Я здесь! — откликнулась Клод. — Хорошо, что вы приехали за нами, у нас много багажа.

Они поставили на тележку чемоданы, а сверху с особой осторожностью — большую коробку.

У месье Жакье кожа на лице задубела от ветров и была покрыта бесчисленными морщинами. Клод представила его Сержу. Филиппа представлять было незачем, он сюда уже приезжал. А Серж в Ивуаре впервые.

«Вилль де Женев» издал прощальный гудок и осторожно отчалил. Волны бились о берег, и у Клод вырвался крик радости.

— Мой лебедь! — воскликнула она. — Смотрите! Я знала, что он захочет поздороваться со мной.

И действительно, к берегу подплыл лебедь, может быть, тот самый, которому Клод летом, когда они с Филиппом уезжали из Ивуара, сказала:

— Я вернусь!

Он стоит на влажном песке на берегу и смотрит в сторону Клод.

— Здравствуй, мой верный друг! — приветствует его Клод, подходит к нему поближе, и он позволяет ей погладить себя. — Месье Жакье говорит, что этот лебедь — дама, и зовут ее в деревне Джульеттой, а ее постоянного друга зовут Ромео.

— Это самая знаменитая пара пернатых у нас, — объясняет месье Жакье. — Ромео очень пуглив, он стоит вон там, у плакучей ивы, видите? Он почти никогда из воды не выходит, зато Джульетта очень доверчива к людям, которые ей симпатичны. Он никому не позволяет ни погладить себя, ни угостить чем-нибудь, а она, наша красавица, себе в этом не отказывает; из того, что ей перепадает, она половину относит своему супругу. Они будут вместе до смерти одного из них, так у лебедей заведено. Ну, это-то вам известно.

— Малышка Джульетта, — говорит Клод, поглаживая лебедя по шее. — Когда я увидела тебя впервые, я сразу догадалась, что ты будешь верна своему избраннику до самой смерти, потому что ты любишь его; я привезла тебе кое-что вкусненькое, тебе обязательно должно понравиться. — Она достает пакет со свежими листьями салата и кормит Джульетту; оставшиеся листья она бросает в воду, говоря: — А эти для твоего Ромео.

И действительно, Джульетта берет из воды столько листьев, сколько может, и беззвучно скользит по воде к своему супругу, который ждет ее с открытым клювом.

— За остальными она еще вернется! — говорит Клод.

Они проходят ворота, а потом поднимаются по крутой дороге, и теперь игра красок становится еле уловимой, потому что освещенные окна старых домов, где стоят ящики с белыми, красными, синими и желтыми цветами, занавешены клочковатым туманом. Цветами поросли и стены домов, они тянутся к свету изо всех щелей между камнями, из которых сложены стены, и этот туман, то наползающий, а то рассеивающийся, превращает все видимое в некое подобие сна наяву.

Тут и там в ящиках с цветами сидят кошки, их силуэты тоже как бы колышутся в тумане, и даже булыжники, которыми вымощена дорога, словно пританцовывают в тумане вместе с цветами, пробившимися в промежутках между ними. Серж останавливается и говорит: