Memoria - Нина Гаген-Торн

Борис Иванович внимательно слушал меня — мы говорили о старообрядцах.

— Книги древнего письма, Борис Иванович, как и всякие книги, — говорила я, — отражают точку зрения группы людей, их писавших. Те, кто писал до Никона, — отразили свое понимание греческих текстов, с которых переводили, Никон — свое. В этом ли дело? Разве надо так держаться за букву?

— Я и не держусь, — отвечал Борис Иванович. — Дело не в букве и не в двуеперстии, а в том, что насилием введенное — духа лишается. Сказ есть: стоит Россия, не проваливается потому, что три старца неведомых в лесах за нее молятся. Перестанут они молиться и — рухнет все... — Борис Иванович посмотрел на меня и сказал: — Может, и не молятся они, а просто помнят да помалкивают. И того довольно. Беда приходит, когда обеспамятует народ. Понимаете, что сказать хочу?

— Нет, — призналась я.

— Видно, не имею слов настоящих... А — чую... Будто вьется ниточка али стежка по полю. Идет и идет по ней кто-то. От самого Киева до Архангельска — все идет. Многие сотни лет. Уж забыл, когда вышел, а памятует: надо идти вперед... Ты его не пинай: он сам знает, куда идти. Сила великая в том, что сердце помнит... — Борис Иванович поднял палец. Строго, как бы недоумевая от невозможности отыскать слова тому, что для себя было ясно.

— Я думаю, то, что вы рассказываете, называется традиция культуры — сказала я. — Но ведь большая сила, Борис Иванович, не только в сохранении, но и в разрушении традиций.

— Новое — не отрицаю. Но они откуда берется? Чтобы разобраться — старое понимать надо.

Река Воронья недалеко за поселком. На берегу ее выпрямились тоненькие, хрупкие березки. Сплетались ветками ольхи и тальники. Вода, пенясь, скакала по большим серым камням. Между ними торчали колья, перегораживая реку. Оставался узкий проход в стремнине. У берега, прислонясь спиной к камню, стоял небольшой темноглазый человек. Он курил трубку. Седоватую жидкую бородку шевелил ветер. Человек поглядывал на реку, на небо, на бегущие легкие облака. В руке он держал шнурок, уходящий в воду.

— Федя, — шепотом спросила Лиза, — как вы думаете, это он?

— Вероятно. Кому же здесь быть? И вид у него такой...

— Что он делает, Федя?

— Не знаю. Надо спросить...

— Но как? Неловко. Подойти и так, прямо, спросить — что вы делаете?

— Надо начать разговор...

— Безусловно. — Она вздохнула и помолчала. — У Нины это как-то просто выходит: возьмет и заговорит. А мне трудно начать, стесняюсь, — горько сказала Лиза.

— Ну, как-нибудь заговорим, — улыбнулся Федя. Он подошел к человеку у камня. — Здравствуйте.

— Здравствуйте, — не вынимая трубочки изо рта, ответил человек.

— Скажите, пожалуйста, этот забор — семгу ловить?

— Для семги.

— Ловить собираетесь?

— Жду ее, семгу.

— Как же вы ее ловите?

Человек передвинул трубку и усмехнулся, меряя глазами Федю: он приходился Феде ниже плеча.

— Пойдет семга — буду вытягивать, — он потянул за шнурок, — вот так.

— Здравствуйте! — Лиза подошла. Она смотрела внимательными темными глазами. — Вы тут живете?

Человек улыбнулся.

— Вчера вежу поставили, — он кивнул на березовую поросль.

— Вы ловозерский? Мы слышали, что прикочевали, — живо сказала Лиза, — как вы по-русски хорошо говорите!

— Почему не говорить? Я при царе в Петрозаводске служил, в военной службе.

— Разве лопарей призывали?

— Почему нет? Самоедов не призывали, а карелов и нас — призывали. У меня и жена по-русски немного говорит. — Митюша-лопин стал опять смотреть на воду. — Не идет.

— А как вы узнаете?

— По воде: рябить станет. Я и потяну... Кто знает, когда пойдет, может, к вечеру... — Митюша бездумно посмотрел на небо. Видно было, что он мог ждать рыбу — как дерево растет — неторопливо и беззвучно.

— Нам что же, с ним сидеть? — прошептала Лиза. — Или в вежу идти? Спросите про вежу, Федя...

Федя с укором посмотрел на нее, но спросил:

— Не помешаем, если пройдем к веже?

— Идите, посмотрите, — приветливо ответил Митюша, указывая тропку среди тальников. Тропка привела на бугорок.

— Смотрите, Лиза, совсем индейский вигвам, но крытый брезентом!

— Неужели брезентом? — озабоченно сказала Лиза. — А не оленьими кожами? Как жаль!

Они обошли кругом вежу. Снизу ее окружал валик из дерна. Брезентовая покрышка натянута на тонкие березовые жерди, как зонтик на спицы. Вверху, где жерди скрещивались, было дымовое отверстие.

— Войдем?

— Спросим... Можно войти? — тоненько спросила Лиза. Изнутри откинули брезентовую полу. Показалась женская голова:

— Проходите.

Свет падал сверху, освещая оленьи шкуры, большой самовар на земле, черный крюк, подвешенный над очагом. Пахло свежими березами.

— Хорошо как! — сказала Лиза, осматриваясь. — Я думала: как жить в веже? А пожалуй, пожила бы с удовольствием, комаров и мошки нет, прохладно... — Она присела у очага.

Две девочки, взявшись за руки, подошли к ней.

— По-русски знаете? — спросила Лиза ту, что постарше. Девочка покачала головой и спряталась за другую.

— Не умеешь? Вот беда! А вы говорите? — спросила Лиза женщину.

— Мал-мало умею.

— Надо мне по-лопарски учиться. Это как по-вашему? — Лиза показала на свое платье. Девочка подвинулась ближе, рассматривая Лизу. Она еще раз спросила, и женщина засмеялась:

— Ну учи, учи...

Лиза выговаривала незнакомые звуки, девочки смотрели, раскрыв рот. Потом засмеялись. Лиза указывала предмет, они сначала шепотом, потом звонко, раньше матери называли его. Лиза следила за их губами, старательно выговаривала. Они смеялись, качали головами, опять и опять повторяли. Это становилось увлекательным: научить говорить. Перебивая друг друга, девочки показывали пальцами на вещи, называли их. Покатывались от смеха, когда Лиза неверно произносила. Лиза достала записную книжку, записывала.

Девочка побольше подошла и взяла Лизу за руку, чтобы удобнее показывать ей вещи. Уже много слов накопилось в Лизиной книжке.

Федя вышел, сел на пенек — рисовать вежу.

— Лиза! — позвал он. Лиза, а за ней обе девочки вышли. Девочки посмотрели на рисунок, по-птичьи защебетали тоненькими голосами, показывая измазанными пальчиками то на рисунок, то на вежу.

Побежали за матерью. Она вышла, улыбаясь и покачивая головой. Федя быстро нарисовал около вежи фигуру человека и лежащей собаки. Восхитились и мать и девочки. Не уставая, смотрели, как он срисовывал берестяной туес с узорами, корзинку для рыбы, люльку, обтянутую оленьей кожей. Лиза записывала названия, девочки приносили вещи, ставили перед Федей и жадно ждали: как возникнет она на бумаге? Наконец Федя устал.