Нечаев: Созидатель разрушения - Феликс Лурье

С. И. Серебренников, узнав Нечаева ближе и побывав вместо него в швейцарской полиции, быстро потерял интерес к бакунинско-нечаевским приемам. Огарев давно превратился в неспособного к практической работе, Бакунин в Локарно заигрывал с итальянцами и строил европейские прожекты, бланкистские замашки молодого друга ему не очень-то нравились, в их отношениях прежний энтузиазм сильно потускнел. Верным оставался один В. И. Серебренников, сын жандармского офицера, бывший слушатель Медико-хирургической академии. Что-то надо было делать, вот и потребовался Сажин, да и он недолго оставался в соратниках. Сергей искал связей с Россией, но они не налаживались.

Из Монте Нечаев отправлял Н. А. Герцен трогательные послания. Но в середине мая 1870 года увлечение Таты Сергеем окончательно рассеялось, особенно содействовал этому приезд в Женеву Г. А. Лопатина.

С Нечаевым Лопатин ранее не встречался, но слышал о нем от своих друзей Негрескула и Любавина предостаточно.[604] Герман Александрович рассказал Наталье Александровне все, что знал о деятельности «Народной расправы» в Москве и Петербурге. Приведу отрывок из их диалога, записанного Н. А. Герцен:

— Знаете ли вы, кто такой Нечаев? Знаете ли вы, какую роль он играл в деле Иванова?

— Нет, — ответила я с большим удивлением… На это он рассказал мне трагедию этого несчастного студента, трагедию, в которой Нечаев играл главную роль. Он завлек Иванова в засаду и там прикончил его после страшной борьбы.

— Знаете ли вы рубцы на его большом пальце?

— Да, я их видела и даже спросила, что это такое, что это значит?

— Он вам не мог ответить, потому что это следы укусов его несчастной жертвы».[605]

Лопатин посетил Женеву в первой половине мая с целью объясниться с Бакуниным относительно роли Нечаева в истории перевода «Капитала» и его деятельности в русском освободительном движении. Лопатин намеревался защитить своего друга Любавина основательно и поэтому подробно рассказал Бакунину, специально приезжавшему на несколько дней в Женеву, о преступных кознях его молодого друга. Первое свидание протекало без участия Нечаева. На другой день Герман Александрович в присутствии Бакунина, глядя Нечаеву в глаза, повторил все сказанное накануне. Он объявил, что россказни основателя «Народной расправы» об арестах и побегах — чистейшая ложь, что ничего подобного не было и не могло произойти, что он организовал убийство с целью устранение несогласного и сплочения единомышленников общим поступлением, что именно Нечаев отправил Любавину возмутительное письмо от имени несуществующего «Бюро иностранных агентов» с оскорблениями и угрозами.

После разговора втроем Лопатин встретился с Нечаевым, и тот принялся уговаривать его не распускать о нем «неблагоприятных слухов». Якунина Лопатину увидеть больше не удалось. Возвратившись в Париж, он отправил старому революционеру исключительно резкое письмо, в котором объяснял, сколь вреден для него Нечаев, втянувший его в недостойные интриги, распространивший вокруг него ложь и клевету. «Когда, в первый же вечер нашего знакомства, — писал Лопатин Бакунину из Парижа 14 мая 1870 года, — я провожал Вас к Нечаеву и по дороге заметил, что ни для кого из нас, конечно, не тайна, что все рассказы Нечаева есть чистая ложь, — удивление, высказанное Вами по этому поводу, показалось мне несколько натянутым и не совсем похожим на то удивление, которое высказывает человек, действительно слышащий в первый раз неожиданную и крайне неприятную для него новость. <…> Потом, когда мы были с Вами у Нечаева и когда он своим молчанием подтвердил мое мнение, высказанное ему прямо в лицо, мне опять показалось, что Вы не так поражены, как можно было бы ожидать. На другой день я с удивлением заметил, что Ваше обращение с Нечаевым, нисколько не изменилось, что Вы опять выглядите добрыми приятелями, как будто бы он не насмеялся над Вами, обманув Ваше доверие таким грубым образом!»[606]

Современники называли Германа Александровича Лопатина в числе самых правдивых и благородных людей, его рыцарские поступки порождали легенды. Жизнь Лопатина сложилась так, что он лишь на очень короткое время оказывался за границей, поэтому был далек от постоянных эмигрантских склок и соперничества группировок. Лопатин не мог не защитить Любавина, не мог не вывести на чистую воду негодяя, не объяснить, кто есть кто. Качество быть правдивым он получил от рождения и не утратил его до самой смерти. Наблюдательность Лопатина позволила ему за две встречи с Бакуниным проникнуть в то, чего не заметила Н. А. Герцен за многие годы знакомства с ним. 20 мая 1870 года Герман Александрович писал Тате о своей уверенности в полном единодушии Нечаева и Бакунина, что представления о морали старого революционера и его молодого друга одинаково уродливы.[607]

Бакунину Нечаев был ближе Лопатина, теряя Нечаева, он как бы терял связь с Россией. Но как это ни грустно, их связывало еще и родство душ. Позже Бакунин пытался доказать, что никогда не верил Нечаеву, понимал, с кем имеет дело. Но это было потом, а до двадцатых чисел мая 1870 года Бакунин не только доверял Нечаеву, но и пребывал под его влиянием. Он не желал разрыва с Нечаевым и, следовательно, его разоблачений. После первого разговора с Лопатиным Бакунин устремился к своему младшему другу не бранить его, а обсудить сложившееся положение и искать из него «достойный» выход. Достойный кого?.

Во второй половине мая 1870 года к Михаилу Александровичу все чаше поступали сведения о том, что Нечаев настойчиво заигрывает с Утиным, одним из идеологов молодой эмиграции, редактором журнала (газеты) «Народное дело», агентом Маркса, творцом отвратительных интриг против него, Бакунина. Бывший глава «Народной расправы» действительно старался наладить добрые отношения с Утиным, подпортившим ему репутацию еще в первый приезд в Женеву. Сергей понимал, что на этот раз может задержаться в эмиграции надолго, и он стремился иметь сильную группу молодой эмиграции в друзьях, а не врагах. Но у него ничего не вышло, сближения не произошло. Тогда он поступил чисто по-нечаевски — заслал во вражеский лагерь своего агента В. И. Серебренникова. Они были знакомы с петербургских студенческих волнений, в Женеву Владимир попал после удачного бегства из Риги, куда его выслали 22 мая 1869 года по распоряжению полицейских властей,[608] и превратился в верного подручного Нечаева. Н. А. Герцен писала, что «этот Серебренников уже несколько месяцев живет у кого-то из «Народного дела», что он пользуется там полным доверием, показывает им, что во всем с ними солидарен, а вместе с тем тут над ними смеется, называет их дрянью, которая ничего делать не хочет. Рассказывал, как кого-то из них поил, чтобы заставить болтать да показывать ящики, шкапы и т. д.».[609] Все это делалось для того, чтобы получить возможность шантажировать Утина и его товарищей, и если с помощью шантажа подружиться не удастся, то хотя бы при необходимости дискредитировать. Сажин, узнав о шпионских подвигах В. И. Серебренникова, счел своим долгом рассказать потрясенному Утину. что Нечаев подробно осведомлен обо всем происходящем в рядах молодой эмиграции.[610] Михаила Александровича возмутил не шпионаж, но заигрывание Сергея, желание поменять друзей-соратников, изменить ему, бесспорному главе европейского революционного движения. Разве не он вывел в люди этого неблагодарного провинциального невежду?