Русский гамбит генерала Казанцева - Максим Федоренко

Признак субъектной идентичности Северного Кавказа с другими частями России с долей региональной специфики прослеживается в административно-территориальном обустройстве региона. До окончания Кавказской войны разграничение проходило по военным округам, но дальнейшее закрепление этого пространства в составе России подвело к необходимости создать и здесь типичную для центральных районов структуру. На этой окраине были образованы три области: в 1860 году Дагестанская (до этого с 1846 года она называлась Дербентской губернией), Кубанская, Терская и две губернии: еще до отмеченной реорганизации в 1847 году — Ставропольская (до этого — Кавказская область), а в 1896 году — Черноморская (ранее это был округ Кубанской области).

Русское и инородческое население распределялось в них неравномерно. В Дагестанской области соответственно 5 процентов и 77 процентов, в Кубанской — 94 процента и 5 процентов, в Терской — 43 процента и 50 процентов; в Ставропольской губернии — 94 процента и 3,5 процентов, в Черноморской губернии — 70 процентов и 2,3 процента.

Эти демографические особенности отразились непосредственно на внутреннем административно-территориальном размежевании и административном обустройстве северокавказской окраины. На территории Кавказских казачьих войск, в Кубанской и Терской областях в его основу были положены отделы (первоначально — уезды).

В некоторые из них были включены и местные народы. Такое деление, сложившееся еще во второй половине ХIХ века, сохранилось до 1917 года только в Кубанской области: адыгейцы и черкесы входили в Екатеринодарский и Майкопский, а часть карачаевцев — в Баталпашинский отделы.

В Терской области в 1904–1905 годах в интересах казачества было проведено разграничение, которое тем самым ограждалось от остальных, преобладавших численно народов. В результате этого в Терской области, в отличие от Кубанской, установилось в большинстве случаев совпадение административного деления с границами этнического преобладания населения. Проходило национальное расселение по округам: кабардинцы и балкарцы населяли Нальчикский, осетины — Владикавказский, чеченцы — Грозненский и Веденский, ингуши — Назрановский, кумыки — Хасав-Юртовский, караногайцы — приставство Кизлярского отдела. В нагорной полосе в административном отношении общества объединялись в старшинства.

Похожее административное устройство было установлено и в Дагестанской области, где также местные народы численно преобладали. На 30 различных народностей, наиболее многочисленными из которых были аварцы, даргинцы, лезгины, кумыки и некоторые другие, были выделены 9 округов: Аварский, Андийский, Гунибский, Даргинский, Казикумухский, Кайтаго-Табасаранский, Кюринский, Самурский и Темир-Хан-Шуринский.

В свою очередь округа были разделены на 42 наибства, а Кюринский округ в своем составе имел кроме того и приставство. В северокавказских губерниях инородцы имели территориальный статус только в Ставропольской: ногайцы и туркмены — в приставствах, калмыки — в улусе, а в Черноморской существовало лишь несколько разрозненных селений, где преобладало нерусское население.

Установившееся на северокавказской окраине административно-территориальное разграничение, как видно, было осуществлено с одной стороны, путем трансформации исторически сложившихся реалий, а с другой — с учетом этнодемографических особенностей местностей. В большинстве случаев было выдержано важнейшее условие для этнического развития: принцип «сплошной территории». Сельское устройство также имело свою особенность. Здесь отсутствовало деление на волости и существовала преимущественно только одна административно-хозяйственная единица — сельские общества. Причем они были образованы на совершенно иных началах, чем во внутренней России, но фактически представляли и волостную и сельскую.

Линия на компромисс в политике, проводимой на Северном Кавказе, обеспечивавшая постепенное эволюционное приобщение его населения к российской государственной системе, еще в общих чертах выдерживалась и в начале XX века. Изыскивались все новые возможности для более прочной интеграции края с Россией, что подтверждают, в частности, упомянутые уже юбилейные торжества по случаю 50-летней годовщины покорения Восточного Кавказа, проходившие в Гунибе 24–25 августа 1909 года. Массовое участие в них инородческого населения так или иначе подтверждает вывод о произошедшем уже гражданском приобщении, хотя оно, безусловно, не было всеобщим.

В условиях наметившегося политического кризиса самодержавной формы правления в начале XX века, затронувшего все сферы общественных и социальных отношений, в том числе и на северокавказской окраине, этот компромисс все меньше и меньше обогащался конструктивными идеями, адекватно отражающими новые реалии.

Представители власти не замечали произошедшей интеграции подавляющего большинства местного населения в российское полиэтническое гражданское сообщество, набиравшей силу тенденции признания ими России своим Отечеством, в ряде критических ситуаций, требовавших государственного вмешательства, действовали неадекватно обстоятельствам, полагаясь лишь на меры силового принуждения. Впрочем, такие же меры в аналогичных случаях применялись и к русским. Достаточно вспомнить в этой связи о судьбе старообрядцев, духоборов или о подавлении бунтов в Центральной России.

В политике России эти рецидивы силового решения общественных проблем время от времени проявлялись и ранее, ибо в ее судьбе всегда сталкивались разные подходы. Когда преобладающей становилась традиционная для государства политика соблюдения равновесия, признания так или иначе двух государственных начал, русского и инородческого, поддержания нравственного авторитета, способствовавшего на протяжении веков объединению различных народов, Россия добивалась крупных успехов. А когда намечались отклонения от такой политики — страна расплачивалась нестабильностью и потрясениями. Главные итоги Кавказской войны — присоединение этого многонационального края к России не только силой оружия, но и силой нравственного авторитета, в результате политического компромисса между народами, а также последующее гражданское приобщение коренного населения к традициям российской государственности.

5.4. Сепаратизм на Северном Кавказе: история и современность

Сепаратизм определяется современной наукой как стремление к обособлению в пределах какой-либо территории …чаще всего движение попятное и деструктивное. Сепаратизм связан с социальным радикализмом, точнее- с наиболее крайними его проявлениями.

Сепаратизм на Северном Кавказе на рубеже XIX–XX веков, несмотря на сложность положения в крае, не имел сколь-нибудь широкого распространения, что служит подтверждением состоявшегося тогда гражданского приобщения Северного Кавказа к России.

Такое положение не нравилось многим за границами России. В материалах, подготовленных в начале 30-х годов для польской разведки, Б. Байтуган, один из последовательных сторонников идеи «горской независимости», оказавшийся после завершения гражданской войны в эмиграции, дезинформировал, по сути, не только ее, но и общественное мнение на Западе об органической ненависти «масс ко всему, что русское…».

Непредвзятый разбор его записки должен был бы и тогда вызвать сомнения в объективности подбора сведений и доказательств у добросовестных аналитиков из спецслужб, а тем более у современных представителей исторической науки, после публикации этого документа. В предисловии к записке и историк и политик С. М. Исхаков так или иначе поддержал версию «об извечной и всеобщей вражде горцев к русским».

Интересно, что Б. Байтуган не раз с сожалением отмечал отсутствие в среде националистической горской интеллигенции «крепко спаянной сепаратистской группы…», цельной идеологической доктрины. Не раз он сетовал на «недоверие масс» к тем, кто отстаивал необходимость создания на Северном Кавказе независимого государства.

Все проходившие в условиях обострения кризисной ситуации в стране в 1917 году горские съезды «… по существу не высказались за безоговорочное отделение от России», что вступает в прямое противоречие с выводами, предложенными Б. Байтуганом.

Он вынужден признать и то, что эти «…съезды, подобно аналогичным собраниям иных народов (украинцев, грузин, армян, азербайджанцев и т. д.), выявили минимум сепаратистских тенденций». Избранные от народов делегаты настаивали, имея соответствующие полномочия, «только на федеративном переустройстве русского государства в его прежних границах, где горцы составляли бы отдельную территориальную единицу». По его же мнению, впоследствии «… идея горской независимости перестала быть вопросом актуальным, ибо перестала находить отголосок не только в стремлениях… народов… освободиться из-под владычества России, но даже и в самой горской эмиграции».