По правде говоря (СИ) - Риз Екатерина

- Как бы то ни было, я рада… Рада, что ты жива, что у тебя всё хорошо. Самое ужасное было десять лет думать, что ты мертва и, возможно, где-то совсем рядом. Но мы тебя никогда не найдём.

- Вы меня и не нашли, Вика. Той Ксюши больше нет. Но виновата в этом я сама. Я это знаю.

У меня был короткий порыв, мгновенный, секундный, подойти и обнять её на прощание, но я сдержалась. Лишь приостановилась в дверях кухни, на сестру оглянулась, после чего решительным шагом направилась к выходу.

На улице лил дождь. Холодный, противный. Но на этот раз я не испугалась, бегом спустилась по ступенькам и кинулась по дорожке к калитке. Рванула ту на себя. Почему-то я была уверена, что за воротами никого нет, что Андрей уехал, и мне, если честно, в тот момент было всё равно куда бежать. Хотелось просто уйти отсюда. Но выскочив из калитки, я оказалась прямо у знакомой машины, обежала её и торопливо забралась в салон. Волосы успели промокнуть, я пригладила их рукой. Глубоко вдохнула разогретый печкой воздух.

Андрей смотрел на меня, а я на него. Сказать хотелось многое, по крайней мере, мне, но мы оба молчали. Затем Андрей повернул ключ в замке зажигания, и автомобиль тронулся с места. Я откинулась на удобном кресле и закрыла глаза. И тогда подумала о том, о чём мне совсем недавно говорила сестра. Мне всё равно, куда он меня везёт. Лишь бы с ним.

ГЛАВА 18

Эта мысль, посетившая меня так внезапно: «Лишь бы с ним», безумно меня напугала. Не в тот момент, а позже. Когда мы с Андреем остались вдвоём в охотничьем домике, когда молчали, и быть с ним, разговаривать и поддерживать друг друга, у меня как-то не получалось. Именно это меня и напугало. Я осознала, что сегодняшний день, встреча с сестрой, всё, что мы от Ксении узнали и услышали, по сути, разбило наши жизни на до и после. И наблюдая за Андреем, я понимала, что ему, наверное, куда сложнее принять действительность. Оттого он и молчит, оттого и мучается. Если честно, на него было страшно смотреть в тот вечер. Андрей долго сидел на кухне, перед бутылкой с коньяком, и не столько пил, сколько сверлил злосчастную бутылку тяжёлым, ненавистным взглядом. А я боялась даже заговорить с ним. Сидела на кресле, поджав под себя ноги, и тоже молчала. То за Андреем украдкой наблюдала, то вспоминала Ксюшин рассказ о её жизни. Наверное, я всё-таки старалась найти ей оправдание. Очень старалась, пыталась представить, что ей пришлось пережить, оставшись один на один с зависимостью, затем оказавшись в клинике, переживая долгую и мучительную реабилитацию. Я всё это могла представить и даже понять. Вот только вся моя жалость к сестре разбивалась о понимание того, что никто кроме неё в сложившихся обстоятельствах не виноват. Она забыла обо всех ради собственных желаний и чувств, в погоне за удовольствиями, и не вспомнила о родителях даже тогда, когда ей было плохо и одиноко. Ксеня нашла себе новый источник радости, привязанности и всю себя без остатка отдала этому человеку. Похожее чувство у неё было к Грише, непонятное для окружающих помешательство, когда все остальные отходили для неё на второй план.

Может быть, она не умеет по-другому любить? Может, ей нужно отдать себя без остатка? Превратить любовь в зависимость, и лишь тогда она способна ощутить полное счастье?

Тогда мне сестру становится жаль. Потому что то, что я видела сегодня, услышала от неё сегодня, откровенно пугало. Хотя, Роман Артурович с его гипертрофированным эго, наверняка, доволен её преклонением и преданностью.

Что ж, может, они, на самом деле, нашли друг друга и этим счастливы? Вот только что теперь делать остальным?

- Что ты будешь делать со всем этим? – спросила я Андрея на следующее утро. Он даже ночью ко мне в постель не пришёл, так и сидел до утра на кухне, а затем дремал на диване в гостиной. Мне тоже долго не спалось, и я приходила посмотреть на него не один раз. Осторожно выглядывала из-за угла, не хотела, чтобы он меня заметил и решил, что я за ним слежу.

Андрей смотрел в чашку с кофе хмурым взглядом. Смотрел долго, прежде чем ответить.

- Не знаю.

Я печально кивнула, глядя за окно. Дождь закончился, но на улице было сумрачно и безрадостно.

- А ты что будешь делать?

Я обернулась на Андрея после этого вопроса. Также в молчании на него смотрела, а он пояснил:

- Расскажешь родителям?

- Я не представляю, как это сделать, - призналась я.

А Андрей зло усмехнулся.

- Так и сказать: ваша старшая дочь – тварь. Но у неё всё хорошо.

Я поморщилась от его слов, снова отвернулась. Помолчала и сказала:

- Мы не в праве никого судить.

- Правда? – Андрей из-за стола поднялся, повысил голос. – Не в праве? А они в праве так поступать? Врать, лицемерить, искать себе норку поглубже и поуютнее? – Каждое слово заставляло меня внутренне сжаться. – Вика, ты понимаешь, что происходило все эти годы? Отец купил этот дом после возвращения из Италии, чтобы отдыхать от нас. От меня, от матери, от Гришки с Соней. И мы верили, каждому его слову верили, берегли его покой! А его здесь даже не было! Потому что у него другая семья рядом!

- Андрей, успокойся, - попросила его я. – Я всё понимаю.

- А я вот ни черта не понимаю! – рявкнул он, и я зажмурилась. – У него дети, Вика! Дети! Как я матери всё это скажу? Пока она с Соней, не отходит от неё, отец живёт своей жизнью, но не забывает нас всех учить морали!

Он замолчал, выдохнулся, но продолжал кипеть от возмущения. И мне, наверное, не нужно было спрашивать, но я не удержалась:

- Это правда… про Соню?

Я видела, как Андрей напрягся. И даже не посмотрел на меня, просто переспросил:

- Что, про Соню?

- Что она дочь Гриши, а не твоих родителей.

- Неправда, - сухо отозвался он. – Соня – дочь женщины, что её вырастила. Моей матери.

Я опустила голову, согласно кивнула, и спрашивать больше ни о чем не стала. Слишком болезненно Андрей на все мои слова и вопросы реагировал.

Мы помолчали, и я поняла, что решение придётся принимать мне самой. Вот я и приняла. Попросила:

- Отвези меня на вокзал.

Андрей на меня посмотрел, долгим, испытывающим взглядом. В какой-то момент мне всё же показалось, что он не согласится, запротестует, примется меня отговаривать. Что-нибудь скажет, пообещает, что всё будет хорошо, что мы со всем справимся, и мне после его обещаний обязательно станет легче. Но ничего такого он не сказал. Лишь согласно кивнул.

Он кивнул, а я почувствовала жгучий укол разочарования в самое сердце. Это был почти удар, от которого можно было покачнуться и упасть, но я устояла на ногах. И даже сохранила спокойное выражение на лице. По крайней мере, я очень старалась. Но самые страшные и точно несправедливые слова, Андрей сказал мне на вокзале. Он купил мне билет на поезд, как истинный кавалер остался со мной до последней минуты, стоял рядом, загораживая меня своей спиной, от ветров, чужих взглядов и, возможно, каких-то невзгод, а когда мне уже нужно было садиться в поезд, нам пришло время проститься, он посмотрел мне в глаза и сказал:

- Не нужно было тебе всё это затевать.

- Что? – не поняла я.

- Искать её. Не нужно было, - повторил он с каким-то особым сожалением. И добавил: - И мы все жили бы спокойно.

Это были неправильные слова, неправильные выводы. От несправедливости и возмущения у меня подступили слёзы к глазам, но я заставила себя упрямо вскинуть голову, сжать губы и промолчать. Я не собиралась с ним спорить. В последний момент не собиралась. Ведь становилось понятно, что мы прощаемся. Навсегда. И его последние слова мне, их смысл, заключался в том, что всё сделала неправильно.

Я отступила, всё ещё продолжая смотреть Андрею в лицо, слов даже для прощания у меня не находилось. Поэтому я молча протянула проводнику свой билет, а затем заставила себя развернуться и войти в вагон. В какой-то момент мне показалось, что я умру. Просто возьму и умру, от боли, обиды и несправедливости. От того, что Андрею оказалось легче обвинить во всём меня, а не своего отца. Села на своё место у окна и принялась глотать слёзы. Вытирать их было бесполезно, они лились и лились. А ещё я ждала, ждала, до самого последнего мгновения, пока не закрылись двери, и поезд не тронулся с места, что Андрей одумается, войдёт в вагон и что-то мне скажет. Что-то, что смягчит мою обиду.